Дети Шини

— Ерунда, — произнес в волнении Марков, оттягивая ворот пуловера, похоже, в прохладной столовой ему стало уже жарко. — Всем известно, что человек — это животное, пускай и разумное. Всё построено на инстинктах: борьба за место под солнцем, секс и жажда власти. В точности, как у животных.

— Животное не может управлять своими инстинктами, — сказал Якушин, после некоторого молчания, — а человек может.

— И человек не может управлять, только тупо контролировать, — не сдавался Марков.

— Не цепляйся к словам, — одернул его Якушин.

— Это не цепляние, а реальный факт. Предположим, мы будем вынуждены остаться тут до самого лета. А жратва на всех закончится уже через неделю, максимум две. И как ты думаешь, как будут разворачиваться события? А я тебе скажу. От голода не подохнет только самый сильный самец и его самка. Остальные в пролете. И всё это будет тянуться долго и мучительно. И лишь потому, что мы можем «контролировать» свои инстинкты — этого не произошло сразу.

Пока Марков это говорил, мы все немного недоуменно переглядывались, точно ища в глазах друг друга опровержение этим страшным злым словам, словно стоило только допустить подобное, как мы стремительно полетим в бездонную пропасть.

Все кроме Амелина, который, задрав голову, беспечно разглядывал сияющую люстру.

— Всё ясно, — Петров тихонько из-под стола выудил камеру и, включив, аккуратно положил рядом с собой, мы так привыкли к ней, что уже не обращали никакого внимания. — Марков чует, что без очков он тут не самый сильный самец. И последняя банка тушенки достанется не ему. Я, кстати, тоже не претендую.

Ему удалось немного разрядить обстановку, но общий смысл дошел до всех и не мог не зацепить. Особенно про последнюю банку.

— Ну, тебя, Марков, противно слушать. Для животных охота — это способ выжить, а мы люди, потому что можем купить что-нибудь в магазине, — сказала Сёмина, уводя разговор подальше от нашей собственной борьбы за еду.

— Какой магазин? — разозлился Герасимов. — Где ты тут видишь магазин?

— Я говорю, что раз мы не животные, то и охотиться не должны, — пояснила Настя.

— То есть ты за Маркова? — уточнил Якушин.

— Да, я против охоты, но может, Марков и животное, а я — нет.

— Мы все тут животные, — набросился Марков на Настю. — Ты просто боишься это признать. Пока. Пока не начался беспредел.

— Давайте просто Маркова первым съедим, и больше никто выступать не будет, — развеселился Петров, в ярком свете хрустальной люстры, его сережка радужно поблескивала.

— Знаешь, Петров, ничего нового ты сейчас не сказал, — тут же переметнулся на него Марков, — я всю жизнь живу с чувством того, что меня постоянно пытаются сожрать. Но в отличие от тебя, я хоть какую-то пользу могу приносить. Если бы не я, вы бы в первые же два дня все продукты потратили.

— Я, между прочим, за дровами ходил, — по-детски горделиво заявил Петров.

— Для дров одного Герасимова вполне достаточно, а ты совершенно бесполезен. И не только ты, — грудь Маркова тяжело вздымалась, складывалось ощущение, что он уже включился в эту борьбу за выживание.

— Помнится, кто-то говорил, что он не стадо, — продолжал подначивать его Петров. — Так чего сейчас примазываешься? Пользу он может приносить. Не смеши. От того, что ты задачки умеешь решать, здесь никакой пользы.

— Так же как и от твоего кино.

— А ты, кстати, знаешь, — Петров лег всей грудью на стол и, весело посмеиваясь, уставился на Маркова, — что в стаях от больных и беспомощных попросту избавляются. А ты без очков. И ещё нога раненая.

— Ну, хватит уже, — Якушин медленно поднялся, красно-синяя рубашка на нем была расстегнута, металлический кулон мерно покачивался поверх белой футболки, — так мы вообще ничего не решим.

Он оперся о стол обеими ладонями и повернулся ко мне:

— Тоня, а ты что думаешь?

Но я не успела ничего ответить, потому что тут же суетливо и возбужденно затараторила Настя:

— А что вы нас-то вообще спрашиваете? Что мы можем? Охотой занимаются мужчины, вот и решайте сами.

— Шикарно, — простонал Марков, роняя голову на руки и сразу же вскидываясь снова. — Как жрать, так равноправие, а как проблемы решать, так значит только мы должны.

— Разве я говорила про тебя, Марков? — Настя резко встала, с шумом отодвинув стул, и принялась собирать тарелки. — Я сказала — мужчины.

— Блин, — выругался Якушин. — Короче, тогда придется как-то разделиться. Все кто не животные и прочий Гринпис — обеспечивают себя сами или хотя бы не мешают. А мы с Петровым, Герасимовым и, — он посмотрел сверху вниз на безучастного Амелина, — тем, кто умеет хорошо резать, попробуем всё-таки кого-нибудь поймать.

— Вот-вот, — мгновенно взвился Марков, — так всё оно и начинается. Именно так! С разделения.

— А я тоже против охоты. Я не могу, — негромко, но уверено проговорил Герасимов, так что Якушин даже не смог скрыть изумления.

— Чего ты не можешь?

— Ничего. Забей. Всё равно не поймешь, — отмахнулся тот.

— Нет, уж объясни, — потребовал Якушин.

Было ясно, что в первую очередь он рассчитывал именно на Герасимова.

— Человек хотя бы понимает, почему его убивают, а животное нет.