Дети Воинова

Все та же старушка, грешащая на всем известные свойства гороха, предложила папе проверить подошвы. Красный как рак папа демонстрировал подошвы, смущенно объясняя свойства лыжной мази разлагаться в тепле на странные компоненты. Народ был все больше чуткий – из поезда нас не выкинули, а просто выставили в тамбур. Там собралась подвыпившая команда, и запахи перегара перебивали запах дерьмовой мази.

Принюхались, объяснились, поржали и стали травить байки.

Один врач рассказал историю, которая приключилась с ним при поступлении в институт:

– Фамилия у меня в медицине известная – Вишневский. Ну, сами знаете – мазь, хирург, да и не только это. Хотя отношения я ко всему этому никакого не имею. Поступил с ходу в Педиатрический. Половая принадлежность перевесила пятую графу. Институт девчачий – мужики на вес золота. Так что хотел убить двух зайцев сразу – и детским хирургом стать, и цветов нарвать.

Мужики с уважением закивали.

– Ну, словом, прошел почти без проблем, еще и стипендию дали. Пришло время с группой знакомиться. Я весь приодетый, свежевыбритый, даже одеколоном побрызгался. Стою в цветнике, один мужик в группе, млею. Девочки – так, ничего себе, немного с провинциальным налетом, но в целом можно дра… – Он покосился на меня, запнулся на полуслове и под гогот толпы закончил: – …зниться! Тут староста подходит. Тощенькая какая-то, замухрышка. Ни сиськи, ни… О, черт. Ты, малец, привыкай не все, что слышишь, маме рассказывать.

Я заверил, что все не буду. На папу жалко было смотреть, но куда деваться с вонючими лыжами? В тамбуре, как на подводной лодке. А доктор продолжает:

– Пришла моя очередь представляться. Я приосанился. Девочки с интересом поглядывают, даже вроде как и глазки строят. Я говорю: «Фамилия у меня знаменитая – Вишневский!» И замер в ожидании аплодисментов. А эта соплячка так ехидно смотрит на меня и говорит: «Вонючий!» Тут все грохнули, а я стою среди хохочущих девок и мечтаю провалиться сквозь землю.

Мне бы поржать вместе с ними – и все бы забылось сразу. Так нет же, пытаюсь марку держать! Почему, говорю, – вонючий?! А эта, глазом не моргнув, впечатывает: «Мазь вонючая!» – и отходит брезгливо. С тех пор и прицепилась ко мне кличка – Вонючий. Ну, как вы понимаете, с такой кликухой мне не светило. Словом, пришлось на старосте и жениться! – Так под хохот мужиков и закончил он свой рассказ.

Вытащили бутылку, пустили по кругу. Папа, глянув на меня, гордо отказался.

За байками доехали до Курорта, благословясь выгрузились. Вагон с облегчением вздохнул.

* * *

На свежем воздухе папа заметно повеселел, и мы направились в сторону леса. В этот морозный день снег хрустел под ногами, а лыжня была голубой, словно сквозь нее просвечивала вода Финского залива. Двинулись в сторону Сестрорецка. Я быстро освоил, как отталкиваться палками, и падал в снег больше от непреодолимого желания поваляться в нетронутых сугробах, чем оттого, что поскальзывался.

Выехали на поляну и замерли от восторга. Вокруг – ни души, а в середине – огромный куст рябины, усыпанный снегирями. В какой-то момент мне даже показалось, что это не живые птицы – уж больно неподвижно они сидели на ветках. А вокруг такой снег, что глаза слепит. Мы даже не решились на полянку выехать. Так, тихонько по кромке леса обошли, наткнулись еще на один маленький куст рябины. Папа сорвал немного ягод и дал мне попробовать. Ягодка щелкнула во рту, было горько и кисло, и я разочарованно выплюнул ее на снег, остальные сунул в карман.

Покатились дальше.

Довольно быстро я устал, тогда папа сцепил наши палки и потащил меня по необкатанной лыжне со смирением рикши. Так мне нравилось еще больше. Папа пыхтел, я же с любопытством поглядывал по сторонам.

Выехали к уже знакомой с лета сороковой больнице, где однажды я совершил полет на велосипеде.

Папа, помня летние приключения и их последствия, решил свернуть к кладбищу в надежде на более короткий и безопасный путь к Приморскому шоссе. Собственно, на кладбище я чуть и не оказался, и существенно быстрее, чем думал мой бедный папа.

Тропа резко пошла вниз, а я, как вы помните, был намертво прицеплен палками и свободы для маневра практически не имел. Усталые ноги потеряли лыжню, и я заскользил с горки вниз, машинально отпустив палки. Лыжи набирали скорость, тормозить было нечем, просто сесть на зад я не догадался и орал от ужаса, катясь вниз по довольно крутому склону и при этом почему-то не падая. Сзади раздавались отчаянные крики: «Держись!», но без подробностей, как и чем. И самое ужасное, что летел я прямо к железнодорожным путям, на которых как раз показалась электричка из Курорта в Белоостров. Расстояние между нами с каждой секундой сокращалось.