Дети взрослым не игрушки

Я, когда был маленький, часто к ней с друзьями заходил: она и супом накормит всех, и чаем напоит, и с уроками подскажет, – а когда это вот началось, тогда стал ее стесняться и никого уж не приводил. А она спрашивала иногда: а как Женечка поживает? Все такой же красавчик?.. А у Юрочки как дела? Вот уж он какой вежливый мальчик всегда был… А Васенька-то как? Какие у него теперь зверушки живут? Так он интересно про черепашку свою рассказывал да про хомячка… – Голос моего посетителя несколько раз сбивался в фальцет. Я (совершенно непрофессионально) смотрела в пол; почему-то казалось неловким следить за его лицом. – Я-то сам часто к ней заходил, покупал что-то в магазине, занавески повесить, приладить, там, что-то, прибить, приклеить, починить… И практически с каждым разом всего вот этого – мусора всякого – становилось еще больше. Или мне уж так казалось. И я не оставался у нее, чаю, там, попить или что (а на самом деле ей просто поговорить хотелось, я сейчас понимаю), – тягостно мне было. И потом она с помойки начала всё приносить… – Юноша издал какой-то непонятный звук – не то всхлипнул, не то застонал. – И я маме сказал: ну, может, надо все-таки что-то сделать? А она так раздраженно мне ответила: ничего не надо! Это ее жизнь, хочет ее замусоривать, так и пускай. Не лезь! Хорошо, что она отдельно живет. Я тогда подумал: какая она все-таки жестокая! А теперь понимаю, что она была права.

А однажды бабушке стало плохо с сердцем. То есть ей уже давно плохо было, но она не жаловалась никому и все валокордин пила – я сам ей столько раз в рюмочку капал. А тут стало совсем, она мне позвонила, я прибежал, скорую вызвал, ей кардиограмму прямо на месте сделали и сразу в больницу увезли.

И я… я тогда подумал… вот случай… я не хотел… я не знал… если бы я мог… – Юноша заплакал. Некрасиво, как всегда плачут мужчины, с какими-то подвзвизгами, нелепыми движениями, судорожно потирая кулаком сразу покрасневший нос.

Я молчала. Я, в общем, уже все поняла, но он должен был сказать. Сам.

– У меня был ключ. Маме я ничего не сказал. Я позвал двух своих друзей – тех самых Юру и Васю, они ее хорошо знали и охотно согласились. Мы думали, что делаем как лучше. Она в больнице так хотела домой, прямо дождаться не могла, и я, идиот, радостно улыбался и говорил: конечно, конечно, бабушка, тебе так хорошо дома будет! – и все больничные меня хвалили, какой у бабули внимательный внук, и она гордилась, я видел, ей приятно. И мне было приятно тоже. Я очень за ее здоровье беспокоился, но чувствовал себя хорошим. А был – убийцей.

– Вы с Юрой и Васей вынесли на помойку весь мусор из ее квартиры?

– Да. И вообще все откровенно старое и ненужное выбросили, и полы вымыли, и окна, и кухню, и я даже потом выстирал всё в стиралке и на тахте стопочкой сложил. А к ее приезду я все проветрил, и в холодильник поставил кефир, как она любила, хлеб, котлеты, пироженки, и еще цветок в горшке купил и на подоконник поставил, чтобы красиво.

– Что она сказала?

– Ничего фактически. Только что-то вроде: я знаю, ты хорошего хотел. И сразу легла. И отвернулась к стене. Я уже тогда что-то понял, но испугался и убежал. Теперь я думаю: если бы я хотя бы с ней остался, говорил с ней… То есть я, конечно, спросил: бабушка, тебе что-то еще надо? А она только рукой махнула: уходи, мол…

– Когда она умерла?

– В эту же ночь…

– Что сказали родители?

– Они сказали: что ж, она давно болела, сердце изношенное было, видать, срок подошел. Хорошо, что вы, ребятки, заранее все прибрали, теперь можно сразу квартиру сдать, а уж как ты колледж окончишь и армию отслужишь, так тебе сразу и отдельное жилье будет. Очень удачно.

– Смерть – единственная необратимая вещь в нашем мире, – сказала я.

– Если бы я знал… – сказал он.

– Теперь ты знаешь, – возразила я. – Знаешь благодаря ей, твоей бабушке. Уходя, она тебя поняла и простила, ты это понял?

– Да. Она во всех хорошее видела, я у нее учился. Мне сейчас девушки говорят: ты, Гриша, добрый. И я знаю: это из-за нее, бабушки. Но она меня поняла и простила, а я-то ее – не понял!

– Твоя жизнь – впереди, длинная. Много раз еще придется. Увидеть не себя «в творении добра», а того, другого человека. Что ему надо. Как он живет, каким способом приспосабливается к миру, а не твои представления о плохом и хорошем. Таким способом не только отдельных людей – целые народы, культуры уничтожали. Отбирали их среду, насильно делали им «чисто и красиво». Что был для твоей бабушки этот мусор?

– Кусочки мозаики. Мир. Замена того, что я вырос и мы, родные люди, с ней не общались. Она так достраивала себя и этим жила.

– Что ты мог?

– Уделять ей больше внимания – или не трогать, как мать и сказала.

– Вот видишь. Ты уже почти взрослый. Уроки бывают не только интересные, но и страшные.

– Это уж я понял.

– Теперь ради бабушки ты не смеешь его забыть.

– Не смею… – эхом повторил юноша.

На этом мы и расстались. Мне кажется, что, несмотря ни на что, бабушка воспитала Григория хорошим человеком и потому ее последний урок будет им в полной мере усвоен.

Богоискатель