Дети взрослым не игрушки

– Мы сейчас живем вчетвером, одни женщины. Отец Норы погиб в автокатастрофе пять лет назад. Мои папа с мамой давно в разводе, но Нора с дедушкой всегда хорошо общается… общалась. Еще есть моя бабушка, Норина прабабушка, ей в этом году девяносто исполняется, но она совершенно не в маразме, сама себя обслуживает и еще нас всех пытается строить, бывший военный врач-невропатолог; она для дочери с рождения и посейчас чуть ли не лучшая подружка, всегда со всеми вопросами – к бабуле в первую очередь.

(Мне показалось, что здесь в материном тоне прозвучала плохо скрытая зависть: из всех женщин семьи дочь в конфидентки выбрала не ее, а авторитарную умную прабабку.)

Я работаю фармацевтом, бабушка тоже в аптеке подрабатывает, все близки к медицине. Нора у нас всегда была спокойная, вежливая, серьезная, всегда сама училась, разбирала все по учебникам, никогда не списывала, занималась современными танцами, училась играть на гитаре, любила читать романы. И подруги у нее были такие же. Никогда никаких проблем – ни в школе, ни дома. И вот мы ждали и были готовы: наступит подростковый возраст, и все может измениться – и учеба, и общение, и интересы. Я много читала про подростков, ваши книги в том числе. Мы были готовы не давить, не скандалить, пытаться услышать, понять, принять, помочь. Но ничего из нами ожидаемого не случилось…

Тут я, признаюсь, ощутила некоторую растерянность. Она что же, пришла мне жаловаться на то, что у ее дочки НЕТ подросткового кризиса?! Мы, дескать, готовились, готовились – и все напрасно!.. Ну нет, такого просто не может быть! Действительно ведь нормальная, образованная семья…

– И что же вас сейчас беспокоит? – осторожно спросила я.

– Она все время плачет, – печально пожевав губу, мать наконец перешла к делу. – И ничего не говорит. Мы не понимаем, в чем дело. Может, вы разберетесь.

– Так. Давно плачет-то? – деловито поинтересовалась я, исподтишка разглядывая Нору. Нора по-прежнему так же исподтишка разглядывала меня.

– Уже полгода.

– Серьезный срок, – признала я. – И накануне, и за это время снаружи ничего не поменялось?

– Ничего, – вздохнула мать. – Ни дома, ни в школе. Оценки такие же. Подружки те же, просто общается с ними меньше. Делает все то же самое. Танцы вот только бросила, но она и до этого собиралась, там уже теперь все младше ее, ей неинтересно стало.

– Неудачный роман? По возрасту – самое время…

– Я ничего такого не замечала, да она и сама отрицает.

– Нора, может быть, у тебя что-нибудь болит?

Девочка отрицательно помотала головой.

– Да мы сто раз уже ее спрашивали! – воскликнула мать. – И даже к врачу ее стаскали, сдали все анализы. Всё в норме.

– У невролога были?

– У нас в доме свой невролог.

– Да, кстати, что говорит доверенное лицо Норы – прабабушка?

– Прабабушка говорит: дурь все это, пройдет, поменьше обращайте внимания. А как не обращать?

– Послушайте, ну опишите мне уже «это» как-нибудь.

Из описания выяснилось, что «не обращать внимания» на симптом Норы действительно затруднительно. Девочка может ни с того ни с сего заплакать, сидя за столом во время семейного ужина. Или смотря с бабушкой фильм-комедию. Или гуляя с матерью в Павловском парке. Или читая книгу. Или помогая прабабушке вылезти из ванной. На людях плачет практически бесшумно – просто текут слезы по щекам. Дома, заплакав, убегает к себе и там может рыдать. Утешать, расспрашивать – бесполезно, только еще хуже становится. Успокаивается сама, где-то через полчаса. Выходит, формально извиняется.

– А в школе как?

– Я осторожно учительницу расспрашивала – она вроде ничего такого не замечала. Но сказала: кажется, ваша девочка и вправду печальная какая-то последнее время. Но на успеваемости не отражается, а это для них главное.

– А что все-таки Нора отвечает вам на прямой вопрос: что случилось? Почему ты плачешь?

– Отвечает: не знаю. В последнее время: ну сколько можно спрашивать?!

Однако я порасспрашивала еще. Обеих. Единственная зацепка: где-то месяцев десять назад (то есть практически накануне возникновения симптома) у Норы начались менструации. Может быть, все дело просто во временных гормональных «качелях»? И тогда права прабабушка-врач: не приставать, не обращать внимания? Бывают же, в конце концов, просто слезливые люди. Но Нора-то никогда раньше плаксивой не была! (Это я у матери специально уточнила.)

Оставался вариант «Подростковые тайны». Семья о них может даже не догадываться. Тогда слезы – отчаянный призыв о помощи, но «открыть коробочку» у родных не получается.

– Придешь ко мне без мамы? – спросила я. На самом деле мне еще хотелось бы увидеть прабабку, но не тащить же в поликлинику девяностолетнего человека!

Быстрый взгляд, пожатие узких плеч:

– Приду, если надо.

* * *