Дети взрослым не игрушки

Я крался вдоль забора с внутренней стороны, там, где рос иван-чай и иногда кусты. Окна даже первого этажа были слишком высокими, чтобы я мог в них заглянуть. В этот момент из «столовой» вышел огромный (для меня тогдашнего) мужчина, толкавший тележку. Я метнулся в узкий промежуток между забором и одним из двухэтажных зданий, почти сплошь заросший высокой крапивой. От ожогов я приглушенно взвизгнул и тут же закусил ладонь. Но выйти было нельзя, и я прислонился к забору, стараясь не шевелиться. В этот момент сверху отворилось окно и раздалось какое-то странное мычание. Ни жив ни мертв я поднял взгляд и увидел большую голову с маленьким треугольным личиком и огромными светло-коричневыми, почти желтыми глазами. Потом – оживленно жестикулирующие, невероятно тонкие руки. И опять мычание. Тут я понял, что встретился с одним из обещанных мне няней уродов. Еще помахав руками, он улыбнулся мне, и я, преодолев страх, улыбнулся ему в ответ.

– Вы еще приходили туда?

– Каждый раз, как только мог. Спустя две недели я научился убегать поздним вечером, через окно, когда меня укладывали спать в моей комнате на первом этаже. А у них после девяти был полный отбой; всем «буйным» просто вкалывали успокоительное.

– Ваш знакомый все-таки мог говорить? Или вы потом познакомились с кем-то еще?

– Нет, он был глухонемым. Кажется, он знал язык жестов, но я его, конечно, не понимал. Иногда нам удавалось обмениваться записками (он писал крупными и корявыми печатными буквами), но больше мы общались на придуманном нами самими языке. И вскоре уже неплохо понимали друг друга. И вполне себе оживленно общались часами: задавали вопросы, отвечали, вместе смеялись и грустили. Это была одна такая большая и увлекательная шарада, приключение – и для меня, и для него. Я не знаю, сколько лет ему было, но сейчас думаю, что существенно больше, чем мне. Пятнадцать? Шестнадцать? Он не мог ходить – только ползать. Сидеть тоже долго не мог, мешала огромная голова – уставал. В палате он был самым смышленым и развитым, хотя остальные и слышали, и могли бы говорить, если бы… ну, в общем, вы понимаете. Их мир был крайне узок. Телевизора у них не было. Было радио, но он его не слышал. Я приносил всякие вещи: игрушки, сласти, цветы шиповника, сосновые ветки, стручки акации, книжки с картинками, ведерко с песком, водоросли, жуков в коробочке. Он спускал в окно веревку, связанную из кусочков, я привязывал, он поднимал наверх. С видимым наслаждением рассматривал, нюхал, трогал, мял, листал, ломал. Иногда отходил от окна – давал мне понять, что показывает принесенное мною другим. Другие как-то откликались, я слышал из глубины комнаты странные звуки. Если силы его тонких рук не хватало, он использовал для подъема развивающих материалов однопалатника – тоже неходячего, но с сильными руками, зверообразного, вообще без лба – жесткие черные волосы углом росли у него прямо от переносицы. В конце встречи все принесенное неизменно спускалось обратно – мы шифровались не хуже моей пьяницы-няни. Однажды он попросил молоток. Мне было всего десять, но я что-то почувствовал – и дал ему понять, что не сумел его найти. Как ни странно, нам было хорошо и интересно вместе. Он хотел все знать о мире, в котором я живу, я нарисовал ему план моей дачи, показал фотографию семьи, принес убогий рисунок моей школы. Я тоже хотел знать. Он спросил: ты уверен? Я сказал: да. Тогда он велел мне прийти попозже, принести толстую веревку, привязать ее конец к палке и кинуть палку в окно. Зверообразный парень помог мне подняться по веревке наверх. Мой друг стал моим Вергилием. Мы даже сумели выйти в коридор и пройти по всем шести или семи палатам. В эту ночь мой мир перевернулся вверх тормашками. Голова казалась стеклянной. Но я спокойно вылез в окно и пришел домой. На следующий день у меня поднялась температура до сорока одного градуса. Но я все равно рвался пойти туда и кричал в бреду: пустите, он меня ждет! Как только мне стало лучше, я снова был под его окном, в изрядно вытоптанной крапиве. Он дал мне понять: я думал, ты больше не придешь. – А вот фиг тебе! – ответил я. Но через неделю нас поймали, ибо как мы ни шифровались, но персонал все же что-то заподозрил…

Мне пригрозили милицией, и я сразу же назвал фамилию и адрес. Отпустить меня отказались, кто-то из персонала пошел к нам на дачу. Заведующая велела запереть меня в кабинете. Я рыдал. Одна из служащих сказала сама себе: пусть они попрощаются, – и отвела меня под окно. Я до сих пор вижу эту картину в малейших подробностях, как видеоклип. Он махал руками и улыбался. Я продолжал рыдать. Редкостный случай – дедушка сам приехал за мной на машине…

– Что было потом?

– Няню выгнали со страшным скандалом, меня забрали в город. На следующее лето мы поехали в Крым. Потом меня отправили в лагерь в Болгарии. Потом – еще что-то. Потом академическую дачу не то продали, не то отобрали… Я пытался говорить с родителями, с дедом – они испуганно отмахивались.

– Вы еще бывали там?

– Приехал уже взрослым. Увидел на том месте ресторан и гостевой дом.