Детство Ивана Грозного

Чтоб не столкнуться с ним, Макарий ускорил шаг и вошел в собор. Только теперь стража оставила его. Облачившись в святительские одежды, он вышел из алтаря — и тут сердце его облилось кровью: навстречу ему шел государь. Его было трудно узнать. Царственный отрок еле переставлял ноги, поддерживаемый с обеих сторон двумя дюжими боярскими детьми. Тонкая цыплячья шея не держала голову, которая клонилась вбок и скатывалась на грудь. Лицо было мертвенно-бледно, глаза безумно блуждали, никого не узнавая. Посреди высокого выпуклого лба бились темные набрякшие кровью жилки. Не было сомнения: юный государь тяжко болен.

Позади него плелась мамка Евдокия, заплаканная, то и дело поправлявшая что-нибудь на своем питомце. Так и простоял он всю службу под стражей, а точнее, повиснув на руках стражников.

Теперь Макарий осознал, зачем понадобилась Ивану Шуйскому эта заутреня. В первые дни после Рождества Христова Москва еще полнилась гостями со всея Руси. Шуйскому надо было убедить их в том, что восстановилась справедливость: отнята власть у бояр недостойных, выходцев из Литвы, и передана боярам достойным, коренным русским, ведущим свой род от Рюриковичей. И присутствие юного государя — тем более больного! — на утренней службе, которую к тому же вел известный всему православному миру новгородский архиепископ, наглядно подтверждало необходимость ночной кровавой сечи.

Возрадовались и вновь заняли прежние высокие посты князья Ярославские, Кубенские, Палецкие, Шкурлятевы, Головины.

Только не удалось Ивану Шуйскому насладиться вновь завоеванной властью: не прошло и года, как он умер скоропалительно, в одночасье, и в тот же день его похоронили. Одни говорили, что отравили его, как прежде Елену Глинскую: уж больно сходно все выходило; другие утверждали — от полнокровия: толсты были Шуйские, но Иван всех превзошел тучностью.

Однако слухи — лишь слухи, языки поболтали и смолкли. А свято место пусто не бывает: Андрей Шуйский стал первобоярином, советниками при нем его брат Иван Михайлович да Федор Иванович Скопин-Шуйский.

Жизнь постепенно входила в колею, проложенную еще Василием Шуйским. Порядки, введенные Бельскими и митрополитом Иоасафом за полгода их правления, сгинули. Дмитрия Бельского снова оставили в Думе, но, как и прежде — лишь на показ загранице, а тайные сторонники его брата, умерщвленного на Белоозере, теперь затаились и примолкли. Введенные было во Пскове и других городах суды присяжных снова сменили наместники, мастеровой и крестьянский люд надрывался от поборов и лихоимства. Бояре в Думе опять принялись строить друг другу козни: каждый норовил подняться повыше да ухватить кусок пожирнее.

Чары Феди Воронцова

Новгородский архиепископ Макарий еще при жизни Ивана Шуйского был назначен митрополитом всея Руси. На этот раз, ничего не объясняя, он со всех городов согнал святителей на выборы «своего человека». Впрочем, никто не противился: давно уже все были наслышаны об учености Макария, его милости к простолюдинам и заступничестве за сирых и убогих. В Новгороде он добился снижения податей, более дешевых цен на хлеб. Народ благоговел перед ним. Послушать его речи, исполненные простоты и мудрости, стекались в храм со всех концов Руси, а уж в знании божественных писаний ему не было равных.

Переселившись в Москву, Макарий понял, что попал в ловушку, и запоздало вздыхал о покинутом Новгороде. Там он осуществил свою мечту: собрал воедино все божественные книги, какие обретались на русской земле. Более тринадцати с половиной тысяч листов насчитывалось в «Четьи-Минеях» — книги Ветхого Завета, жития и поучения святых людей объединил он в этом труде, одних только житий насчитывалась тысяча триста. В Новгороде Макарий сплотил вокруг себя многих просвещенных людей. Это и дворянин Адашев, поставлявший ему редкие книги из дальних стран, и знаток летописей дьяк Толмачев, и священник Сильвестр, и просвещенный боярин Василий Тучков. Вместе они обрабатывали, переписывали и переводили знаменитые сочинения седой старины.

Теперь в Москве Макарий оказался один. Правда, некоторых соратников он сумел переманить в столицу, и все же был связан по рукам и ногам: и в Думе, и даже на своем подворье за ним следили соглядатаи Шуйских. «Измена» двух первых митрополитов — Даниила и Иоасафа, которых они считали «своими старателями», сделала властителей подозрительными даже к самым, казалось, близким людям.

Макарий бился в их тенетах, как муха в паутине; привыкший говорить то, что думает, теперь он взвешивал каждое слово. А тут еще засевшее занозой в сердце воспоминание об Иоасафе, которого он бросил в самый страшный момент его жизни, и косые недоверчивые взгляды юного государя в Успенском соборе: ведь именно Шуйские предпочли Макария его любимому святому отцу Иоасафу! Именно его, Макария, избрали в те дни, когда Иоасафа заточили на Белоозере!