Детство комика. Хочу домой!

В центре внимания всегда оказывается самый лучший. Юха пытается быть лучшим во всем. Он с рвением тянет руку на уроках. И конечно, за все контрольные у него пятерки. В хоре он поет громче всех. Он гордится своим громким голосом, пронзающим пространство, и перекрикивает всех: «Тихая ночь, дивная ночь…»

Никто не может не заметить его голоса.

Но быть лучшим во всем не получается. По физре успехи у него не очень. Когда класс делится на футбольные команды, его всегда выбирают одним из последних. Как это унизительно! Поэтому он так часто и вызывается быть вратарем, чтобы самому выбирать игроков.

Но лучший способ оказаться в центре — это выступать. Юха выступает постоянно. На школьном дворе, в столовой, на праздниках и во время Веселого часа.

Когда у Бенгта и Ритвы гости, он забирается на стул и громко поет своим пронзительным голосом, перекрывающим все остальные звуки: HONEY HONEY, МИЛЫЙ СЛАВНЫЙ — HONEY HONEY, YOU’RE A SEX MACHINE…

И, поскольку гости смеются, он берет повыше и погромче: HONEY HONEY, МИЛЫЙ СЛАВНЫЙ…

И тогда Бенгт отправляет его спать. А Юха чувствует себя невыносимо униженным.

Выступать для Юхи — это способ общаться. Смешить — для него единственная возможность завести друзей, ничего другого он не умеет.

Он неделями заучивает сценки Хассеотаге и песенки Повеля Рамеля[16], прячется и репетирует, чтобы потом сразить всех наповал.

И он действительно смешит.

Даже дура Эва-Лена вынуждена это признать. Невозможно не смеяться.

Юха даже вызвался выступить на дне рождения Марианны. Он устроил представление под песенку «The Sweet». Он был Брайаном Конноли[17]. В конце песни он разорвал на себе футболку. Это была его любимая футболка с Мумми-троллями, но он пожертвовал ею ради выступления.

Друзья Марианны ничего не поняли. Им было всего по шесть лет.

Марианне полагалось сидеть за креслом и выдувать мыльные пузыри, чтобы получился сценический эффект.

Но пузырей почти не было — она дула слишком сильно.

Потом Юха основательно поколотил Марианну, хоть это и был ее праздник. Испортила все шоу.

26

О, я люблю похвалы! Еще ребенком я из кожи вон лез, чтобы услышать, какой я молодец.

Такой умный малыш, такой развитой для своего возраста, а какой у него аккуратный почерк! Что это ты пишешь? О, стишки! Как чудесно, очаровательно! Такой серьезный, а когда захочет — то и беззаботный. Озорник, шалун, весельчак, министр веселых дел, чаровник, вундеркинд, божество, божество, божество!

Надо как-то это обстряпать. Нелегко, но уж что смогу, то сделаю. Что уж есть, то есть, но иногда и этого не хватает.

И вот я здесь. Один. Стою перед зеркалам, закрыв глаза.

«I don’t know why she’s leaving or where she’s gonna go, I guess she’s got a reason but I just don’t wanna know…»[18]

Я никак не мог понять, почему они бросали меня, почему никто не оставался, когда звонил звонок и Веселый час был окончен. Они с потрясающим равнодушием вставали, переворачивали стулья на парты и уходили. Я же смешил их. Я же нравился им. Они ведь смеялись.

Как и теперь. Публика смеется, и мне кажется, что они останутся со мной, но, насмеявшись, они уходят, как только гаснет свет на сцене. И я чувствую, что опять остался в дураках, стоя за сценой в ожидании вызова на бис.

Я же не могу выбежать и закричать: «Вернитесь!» — когда они уже на полпути к гардеробу. У меня на такое просто духу не хватит.