Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Так как Льюк Хэнсэрд не отводит воспоминаниям о детстве центральной роли в своей автобиографии, то они малоэмоциональны, часто перемежаются с перечислением политических событий описываемого времени. Можно со всей определенностью сказать, что писал воспоминания человек целеустремленный, практичный, достаточно сдержанный. Возможно, из-за этого мало эмоций в описании детства – из-за сильной проекции на детские впечатления уже сформировавшегося, зрелого характера. Также, судя по тому, что пишет Льюк Хэнсэрд о своем детстве, можно сделать вывод, что в ранние годы своей жизни он действительно не был «баловнем судьбы», а решающий голос в семье принадлежал властной, суровой и религиозной матери. Конечно, это не могло не отразиться на характере будущего печатника Парламента. Хотя некоторые штрихи из детства отличаются большей живостью: например, рассказ об обратном путешествии из Линкольншира в Норидж. Немного говорит Льюк Хэнсэрд о своих родителях: отцу дает характеристику «человека общительного и хорошего обозревателя своего времени», а о матери пишет, что «она отличалась стойкостью духа», которой сын и научился у Сары Хэнсэрд, как отмечает сам автор. Ничего не говорит Льюк Хэнсэрд о чувствах, которые он испытывал к родителям в детстве. Даже смерть отца описана им предельно сухо, просто как произошедшее в его жизни событие. Зато именно в связи со смертью отца Льюк Хэнсэрд говорит о «стойкости духа» матери, которая проявилась в том, как последняя решила вопрос об уплате долгов, оставленных отцом. О семьях же отца и матери Льюк Хэнсэрд сообщает весьма подробно, что вполне могут объяснить его же слова из посвящения к автобиографии: «Лаконичный и превосходный стиль, в котором древа семей представлены в Священном Писании, без сомнения, оставляет глубокий след в душе каждого, который делает для себя эту Книгу предметом обучения и восхищения, а также вызывает похвальное стремление хранить корни своих семей. Мы видим в этой Книге из Книг, с какой заботой и тщательностью евреи передавали свои генеалогии. И нынешний опыт показывает нам, как высшие круги общества ценят своих предков и наследников».

Вспоминает Льюк Хэнсэрд о своем обучении в Линкольншире, «среди овец и лошадей», которое ничего ему не принесло, но только выветрило из головы латынь, что, впрочем, пошло ему на пользу, потому что именно недостаточный уровень знания латыни способствовал тому, что Хэнсэрд не стал лекарем или адвокатом. Призвания стать печатником Льюк Хэнсэрд, судя по воспоминаниям, с самого детства не имел. Он был отдан в учение к Стефену Уайту, можно сказать, по счастливой случайности. Дело в том, что отец, будучи сам фабрикантом и потерпев неудачу, ни в коем случае не хотел, чтобы его сын был связан с нарождающейся и еще «зыбкой» промышленностью, а мать, в свою очередь, никогда бы не согласилась на то, чтобы ее сын стал «простым механиком». Перспектива того, что их сын станет печатником, «восхитила родителей», так как занятие книгоиздательством было уважаемым и перспективном делом. Будучи учеником у Стефена Уайта, Льюк Хэнсэрд обнаружил талант к книгопечатанию, он легко обучился работе с прессом и другим техническим премудростям: печать иллюстраций на отдельном листе, тиснение печатной формы и т. д. (Кстати сказать, Льюк Хэнсэрд внес свою лепту в развитие печатного искусства – он первым предложил метод разноцветной печати, совместив красный и черный цвета.) О Стефене Уайте Хэнсэрд отзывается с восхищением, пишет о том, что «увеличил свое усердие в работе у хозяина, потому что любил его и восхищался своим делом».

Воспоминания о детстве в автобиографии Льюка Хэнсэрда играют роль вступления к периоду «процветания» в его жизни, описание которого и является целью создания записок. Поэтому, говоря о ранних этапах своей жизни, Льюк Хэнсэрд в основном останавливается на тех моментах, чертах своего характера и характеров своих родителей, которые в дальнейшем помогли ему достичь успеха[671].

Автобиография

Посвящение Льюка Хэнсэрда к автобиографии2

Описание событий наших ранних лет, возможно, не принесет удовольствия ни нам самим, и ни тем близким и дорогим друзьям и родственникам, которых не оставляет равнодушными наше процветание и счастье. Но, с другой стороны, кто будет сопереживать нашим несчастьям и радоваться нашему успеху и благосостоянию? Некоторое время поразмыслив над этим вопросом, я все же льщу себя надеждой, что несколько пассажей о благополучнейшем и достойном подражания периоде моей жизни не будут лишними для вас, мои сыновья[672], так испуганно стоящие передо мной, предвидя перед собой тысячу трудностей, и для тебя, мой друг, за то, что ты была так добра, что обещала мне свою помощь и поощрила меня своим согласием…