Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Я был единственный зритель этих праздников, непричастный внушаемой ими радости. У меня не бывало денег, не на что было покупать ни игрушек, ни пирожков. Чтобы избежать презрения, которое так пристает к бедности, я уходил далеко от толпы и садился подле луж, которые морские всплески наливают во впадины скал. Там забавлялся я, глядя на полет пингвинов [так в тексте. – примеч. ред.] и чаек, глазея на синеющую даль, собирая раковины, слушая, как поют волны между камнями. Вечером, дома, мне было не лучше: я имел отвращение к некоторым кушаньям, а меня заставляли их есть. Я обыкновенно обращал умоляющие взоры к слуге Франсуа, и он ловко похищал мою тарелку в ту минуту, когда батюшка отворачивался. Насчет огня – та же строгость: мне не позволялось подходить к камину. Какая далекая разница между этими строгими родителями и нынешними баловниками!

Но если я имел неприятности, незнакомые нынешним детям, зато имел также некоторые неизвестные им удовольствия.

Нынче все уже забыли, что такое религиозные праздники и семейные торжества, когда кажется, будто вся родина и ее Бог ликует; Рождество, Новый год, Богоявление, Пасха, Пятидесятница, Рождество Иоанна Крестителя – в эти дни я расцветал… В дни праздников меня вместе с сестрами водили на моление в разные храмы города, в часовню Святого Аарона [ум. 552], в монастырь Победы [le convent de la Victoire]; слух мой поражали нежные женские голоса из невидимого хора: их стройные песнопения сливались с рокотом волн. Когда зимним днем наступало время причастия и собор заполняла толпа, когда множество коленопреклоненных старых матросов, молодых женщин и детей, держа в руках тоненькие свечки, читали свои часословы, когда священник благословлял прихожан, повторявших Tantum ergo, и под шквалами рождественского ветра витражи храма звенели, а своды, слышавшие мужественные голоса Жака Картье и Дюге-Труэна, дрожали, я испытывал необычайный прилив религиозного чувства[691]. Тетушке Вильнёв не было нужды напоминать мне, чтобы я молитвенно сложил руки, обращаясь к Богу и называя Его всеми именами, которым научила меня мать; я видел, как распахиваются небеса и ангелы несут к нему наш ладан и наши молитвы; я склонял голову; ее еще не коснулось бремя горестей, под гнетом которых хочется навсегда преклонить чело перед алтарем.

Один моряк, выйдя из церкви после торжественного богослужения, вновь отправлялся в море, готовый сражаться с бурями, другой тем временем возвращался из плаванья, и путеводной звездой ему служил освещенный купол церкви: таким образом, религия и опасности постоянно окружали меня и в уме моем одно навсегда связалось с другим. С самого рожденья я слышал разговоры о смерти. Вечерами по улицам ходил человек с колокольчиком, уведомляя христиан, чтобы они молились за одного из своих новопреставленных братьев. Почти каждый год на моих глазах гибли корабли, и, когда я играл на песчаных отмелях, море выбрасывало мне под ноги трупы чужестранцев…

Я сказал, что слишком ранним возмущением против учительниц Люсили началась моя худая слава; товарищ довершил ее. <… > На втором этаже занимаемого нами дома жил дворянин Жериль: у него был сын и две дочери. Этот сын… что ни делал, все признавалось прекрасным; единственным удовольствием его было драться, а главное –ссорить других и потом быть судьёй этих ссор. Коварно потешаясь над няньками, водившими детей гулять, он был известен только своими шалостями… Отец надо всем смеялся и любил сына без памяти. Жериль сделался моим искренним другом и приобрел надо мной власть невероятную; я преуспевал в уроках наставника, хотя характер мой был совершенно противоположен его характеру. Я любил уединенные игры, не искал ссоры ни с кем; Жериль был помешан на забавах, на шайках и ликовал среди шумной толпы детей. Когда какой-нибудь шалун заговаривал со мной, Жериль тотчас обращался ко мне с вопросом: «Ты ему спускаешь?» При этом вопросе я чувствовал, что честь моя страждет, и вцеплялся в глаза дерзкому, – каких бы лет и роста он ни был, все равно. Зритель битвы, мой друг, аплодировал моей храбрости, но сам никогда за меня не вступался. Иногда он собирал целую армию из всех встречных сорванцов, разделял их на две партии, и мы бились на морском берегу камнями.