Детство в европейских автобиографиях: от Античности до Нового времени. Антология

Ее отдали в мое распоряжение как игрушку; я нимало не злоупотреблял своей властью; вместо того чтобы помыкать ею, я сделался ее защитником. Каждое утро нас отводили к сестрам Куппар, двум старым, одетым в черное горбуньям, – они учили детей читать. Люсиль читала из рук вон плохо, я и того хуже. Ее бранили; я царапал обидчиц: горбуньи сердились и жаловались матери. Очень скоро я прослыл бездельником, строптивцем, лентяем, наконец, ослом. Родители не спорили: отец говорил, что все шевалье де Шатобрианы только и делали, что гоняли зайцев, пьянствовали да скандалили. Мать вздыхала и ругала меня за порванную курточку. Как ни мал я был, слова отца возмущали меня, а когда мать завершала свои укоризны похвалой моему брату, которого называла Катоном, героем, у меня возникало желание совершить все зло, какого от меня ждали. <… >

Мне оканчивался седьмой год; мать повезла меня в Планкуэ, где мне следовало быть разрешенным от обета кормилицы; мы остановились у бабушки. Если я видел где-нибудь счастье, то, конечно, в этом доме. <… > В день Вознесения, 1775, я с матушкой, тетушкой… дядюшкой… и его детьми, с кормилицей и молочным братом отправился от дома бабушки в церковь Святой Девы Назаретской. На мне было белое полукафтанье, башмаки, перчатки, шляпа – все белое и голубой шелковый пояс. Мы вошли в аббатство в 10 часов утра. … Монахи уже все были на своих местах; алтарь был освящен множеством свеч; с различных сводов висели лампы: в готических храмах есть дали и как бы последовательные горизонты. Жезлоносцы встретили меня торжественно у дверей и провели на клирос, где нам приготовлено было три места: меня посадили на среднее; кормилица села по левую сторону, а молочный брат – по правую.

Началась обедня. Во время антифона священник обратился ко мне и прочитал молитвы; потом с меня сняли мои белые одежды и повесили их… под образом Богородицы. Меня одели в платье фиолетового цвета. Приор произнес речь о действительности обетов, привел историю барона де Шатобриан, ходившего на Восток с Людовиком Святым, и сказал мне, что, может быть, и я так же буду в Палестине и посещу Святую Деву Назаретскую. <… >

В Сен-Мало дети играют на берегу моря между замком и Королевским фортом; там я и вырос, дружа с волнами и ветрами. Одной из первых моих радостей стала борьба с бурями, игра с волнами, которые то отступали от меня, то бежали за мной на берег. Другим развлечением было строить из прибрежного песка сооружения, которые товарищи мои называли печками. <… >

Поскольку судьба моя была раз и навсегда решена [Рене собирались отдать в королевский флот. – примеч. ред.], в детстве мне не слишком докучали занятиями. Приблизительные понятия о рисунке, английском языке, гидрографии и математике казались более чем достаточными для образования мальчугана, готовящегося к суровой жизни моряка.

Я рос неучем… Моими закадычными друзьями были уличные мальчишки: они вечно толпились во дворе и лестницах нашего дома. Я ничем не отличался от них; я говорил их языком; у меня были такие же манеры и повадки, такой же расхристанный и неопрятный вид; рубашки на мне вечно были рваные, на чулках красовались огромные дыры; я носил старые, стоптанные башмаки, которые при каждом шаге сваливались с ноги; я часто терял шапку, а порой и пальто. Лицо у меня было чумазое, исцарапанное, в ссадинах, руки грязные… Меж тем я любил и посейчас люблю чистоту, даже изысканность. Ночами я пытался штопать свои лохмотья; добрая тетушка Вильнёв и Люсиль помогали мне привести в порядок платье, чтобы избавить меня от наказания и упреков; но их заплатки делали мой наряд еще нелепее. Особенно я горевал, когда появлялся оборванцем среди детей, щеголявших своими обновами. <… >

В известные дни года городские и деревенские жители встречались друг с другом на ярмарках, называемых ассамблеями, которые бывали на островках и в фортах, окружавших Сен-Мало. Когда вода в море бывала низка, на ярмарки ходили пешком, а когда высока – ездили на лодках. Толпы матросов и крестьян, тележки, крытые полотном, табуны лошадей, ослов и мулов; группы купцов; палатки, раскинутые на берегу; процессии монахов и братств, пробирающиеся змеевидными вереницами с своими хоругвями и крестами сквозь толпы; шлюпки, снующие взад и вперед и на веслах, и под парусами; корабли, вступающие в гавань или становящиеся на рейд; пушечные салюты, звон колоколов – все сообщало этим собраниям шум, движение и разнообразие.