Девять

– С условной вечностью, Маркиз, возможно, вы еще и найдете общий язык, а вот с безмерностью вселенной…

– Нет, я изберу своим секундантом инстанцию поавторитетнее. Интеллект – вот мой секундант.

– В таком случае моим секундантом станет – Разум.

– Ты полагаешь, это не одно и то же?

– В принципе одно и то же, но разница такая же, как между светом и тьмой. Как между мною и тобой.

– К барьеру, Скарабей! Ты – тлишный человек.

– Я всегда готов, Барон!

– Ты отравил моих котов!

– Нет, забрало их Время. К черту! Я хотел сказать, к барьеру!

– Занавес. Я хотел сказать, пистолеты. Вот полюбуйся на эти произведения искусства: принимать смерть из таких изящных стволов – одно удовольствие.

Пистолеты были коллекционные, изготовленные во Франции в XVII веке. Взяв в руки тяжелое, испещренное узорами оружие, невозможно было с ним расстаться. Кажется, я понимал вот эту слабость Вени – коллекционировать старинные пистолеты и холодное оружие. От этих честных орудий убийства веяло чем-то чистым и наивным. Казалось, сама судьба вкладывает тебе в теплую ладонь леденящую рукоять.

Прошлое исправно поставляет нам романтические мифы. Ничего удивительного не было в том, что Веня сподобился на лирическое отступление.

– Почему, Платон, я так тянусь к тебе? Как будто закон притяжения работает в отношении людей.

– Видимо, потому, Веня, что и я не в силах оторваться от тебя. То ли ты мой спутник, то ли я твой, если честно.

– А ведь ты обречен, давно обречен. Просто не понимаю, ума не приложу, какого дьявола я с тобой ношусь, как дурень с писаной торбой. Вот скажи, отчего?

– Не скажу.

– Почему?

– Твое бессознательное – мой шанс. Оно умнее тебя.

– А твое бессознательное?

– Оно глупее меня.

– Пошел в жопу!

– Сам пошел!

– К барьеру!

– Подожди! Последнее, что я хочу сказать. Маркиз! Человечество не выживет без аристократии, без духовной аристократии, без подлинной элиты. Ты, Веня, – псевдоэлита. Пока точка отсчета в мире потребности быдла – ты король. Но поставь в центр вселенной личность – и ты превращаешься в ноль. А выжить можно только за счет резервов личности, поэтому личность рано или поздно станет стержнем жизни. Вот потому ты и бесишься, подчиняешь себе все, что шевелится. Захватываешь жизненное пространство направо-налево, как амеба. Приблизил меня к себе, чтобы уничтожить. Но ты просчитался. Я – смерть твоя! Надеюсь, нас услышит кто-нибудь еще, кроме нас, и меня правильно поймут.

– А как же милосердие? А как насчет подставить другую щеку? Возлюбить врагов? Я слышал, разумные люди называют себя гуманистами.

– Последнее слово в этом мире останется за культурой, а не за милосердием в трактовке попсовых талмудистов.

Я говорил, вроде бы, разумные вещи, но мне казалось, что я буквально плююсь ядом, как кобра. Да и слова мои действовали на Барона, будто яд.

Он сжимался, играл мускулами и, казалось, издавал шипение.

– К барьеру!

Белые по краям и тронутые седоватой чернью в середине матерые тучи подтягивались неспешно и солидно, словно несметные силы рати небесной.

Начало сентября. Еще зелено. Берег лесного озера. Ветер. Вечер.

Внезапно тучи, сгустившиеся до черноватой синевы, замерли. Ветер стих. Вода затаила дыхание. Казалось, один из наших невидимых секундантов не выдержал и моргнул.

В то же мгновение раздались два выстрела. Слившиеся в один.

Не успело затихнуть эхо в лесу, как черно-золотыми разломами – крест накрест – блеснули молнии, одновременно напоминавшие и реки на снимке из космоса, и вывернутые корни деревьев, враставшие в космос, и оголенные остовы деревьев, и плывущую по воде стаю змей, и метастазы раковой опухоли, и кровеносную систему человека, и причудливо переплетенные линии в сером веществе мозга, и бог знает, что еще напоминали ослепительные жилы молний. Золотые трещины-вспышки мгновенно почернели, застыли – и в этот момент, сразу вслед за кратким остеохондрозным хрустом, будто хребет свернули старому чудищу, шарахнул гром такой ядерной силы, что, казалось, пространство, время и сама вселенная должны были разлететься в пух и прах.

Или – породить новую вселенную.

Взметнувшееся со всех концов леса воронье, похожее на выброс хлопьев сажи откуда-то из адских недр, застилало полнеба, галдело колокольным гулом и тревожно кружило на фоне грязных, тяжелых и, казалось, съежившихся туч.

Заходящее солнце оранжевым жаром жгло горизонт. Возникала полная иллюзия, что находящийся невдалеке ДН ПП пылает, словно сухой валежник.