Девять этажей вниз

Да, – ответил ему Бог, – ты действительно прожил свою жизнь счастливо. Ты выиграл. А теперь. – продолжил Бог, – за то, что ты прожил всю свою жизнь счастливо, отправляйся в ад. Научись бороться. И потом через тысячу и один год отправляйся опять жить. В мире должна быть справедливость и равновесие. Одну жизнь ты прожил счастливо, вторую – обязан прожить в горе.

Пьяный человек замолкает, выдыхает дым, втаптывает сигарету в пепельницу.

– 

Я готова прожить у моря всю свою жизнь, лишь бы доказать, что я его буду любить даже тогда, когда на меня будет двигаться большое цунами…

***

– 

Проснись! – кричит мне Принц во сне, – Проснись! Пошли со мной!!!

– 

Где я?

В каменных пещерах.

Голос принца эхом отбивается в лабиринтах подземелья.

– 

Где небо? – спрашиваю я Принца мертвыми губами, – Где Солнце? Где Пустыня?

Смотрю на него сквозь закрытые веки.

Нет, он меня не услышит. Он меня не увидит. Мы в разных измерениях, мы в разных временах.

И только Демон с ехидной улыбкой на губах, сидит и машет ножками на сталагмите, рядом с входом в пещеру. И подмигивает мне.

– 

Проснись! – кричит мне принц в темноте пещеры.

– 

Иди нах! Отвали! Не лапай меня! –отбиваюсь я от принца. Вырываюсь и с закрытыми веками бегу по туннелям вглубь.

Встречаю на просторах интернета фото с Владом в обнимку с какой-то рыжей клавой в очках.

И какая к черту Пустыня?

Какой к черту мальчик с голубыми глазами?

Все это бред.

Бред шизофреника, сидящего в темной маленькой комнатке с низкими потолками и черными стенами. Шизофреника, раскрашивающего эти черные стены яркими красками своей больной фантазии.

Все. Хватит.

Цвет выедает глаза

Отравленный краской воздух убивает легкие.

Стереть краски, сорвать блестящие постеры, порвать на мелкие клочья пустынника с голубыми глазами.

Черные стены – вот твоя реальность.

Маленькая тесная комнатка с небольшим окном на потолке – вот твое будущее.

А твои стены, твой пол и потолок – твои родители, братья и сестры, твои мужья, дети и внуки.

И ничего больше не будет, кроме этих стен и этих постеров.

И будешь ты всю жизнь убиваться из-за любого маленького лучика, упавшего на твою любимую кучку пепла от постера с пустынником.

Будешь убиваться, набивая кровавые синяки, ломая о стены свои кости, заливая пол своей кровью.

Зачем?

Чтобы кто-то поместил твою клетку рядом с аквариумом для рыбок за полторы штуки баксов каждая?

Чтобы кто-то развесил твою шкуру у себя в кабинете, рядом с иконой Божьей Матери в золотом окладе?

А твои зубы нанизал на бусы, как трофеи, добытые не охоте с вертолета?

Интересно, что случится с этими стенами, если ебануть по ним железным членом!

Три

В палате шел дождь.

Его мелкие капельки острыми иголками капали на подушку, одеяло, холодные железные прутья кровати, растекались по полу лужицами и ручейками уходили в щели в дверном проеме.

Потускневшая лампочка, как зрелая червивая груша, грустно повисла посередине плотно сгрудившихся темных туч и грозилась вот-вот упасть.

– 

Как хорошо, что я забрала тапочки на кровать, – думала я про себя, кутаясь в мокрое одеяло.

Скоро я умру.

Кутаясь в одеяло, пытаюсь заткнуть им дырку в сердце, но одеяло не помогает.

Кровь пропитывает его и стекает крупными каплями на пол.

Слишком уже большая дыра.

Слишком уж маленькое одеяло.

Слишком уж сильный ветер.

Где можно найти покой?

Только в могиле.

Только бы доктор не узнал.

Доктор поправил очки на переносице, не отводя взгляда от своих бумажек, и сказал:

– 

Вся вина мира не может лечь на твои плечи. Ты не в ответе за мир, прости и отпусти его.

Смотрю на него сквозь большое увеличительное стекло:

“Где вы, доктор? Я вас не вижу?!!”

Вы так ничего и не поняли…

***

Когда-то в одном уже давно закрытом банке к нам приходил слепой человек за своим вкладом.

Стучал своей палочкой по порогу кабинета. по дешевому линолеуму, по стенкам кассы.

Выпрашивал назад свой замороженный вклад.

– 

У нас такая процедура, – говорили мы ему.

– 

Мы по-другому не можем, – отвечали мы ему.

– 

Вы понимаете? Нам программа не дает провести операцию. У нас – мораторий, – объясняем мы ему.

Но он так ничего и не понимал.

Но ничего и не говорил.

Сидел с каменным лицом и внимательно слушал нас, не перебивая.

А потом, не повышая голоса сказал:

– 

Оформляйте продление.

И уходил так же стуча палочкой по полу отделения.

А мы только шептались:

– 

Какой хороший дяденька.