Девять рассказов

Когда пришло время идти маршем на кухню обедать, я попросил извинить меня. Я сказал, что плохо себя чувствую. (В 1939 году я лгал с гораздо большей убежденностью, чем говорил правду, поэтому был уверен, что месье Ёсёто взглянул на меня с подозрением, услышав, что я плохо себя чувствую.) Я поднялся к себе в комнату и уселся на подушку. Я просидел не меньше часа, уставившись на щелку в шторах, пропускавшую дневной свет, не закурив, не сняв пиджак и не ослабив галстук. Затем вскочил, взял несколько листов личной почтовой бумаги и написал второе письмо сестре Ирме, прямо на полу.

Письмо это я так и не отправил. Далее я привожу его дословно.

Канада, Монреаль

28 июня 1939 года

УВАЖАЕМАЯ СЕСТРА ИРМА,

[Для редактора: это письмо опять же написано несколько косноязычно, что я стараюсь передать и в переводе] Не сказал ли я вам невзначай в прошлом письме чего-либо дурного или непочтительного, что достигло внимания отца Циммерманна и доставило вам какое-либо неудобство? Если дело в этом, я умоляю вас дать мне хотя бы здравую возможность взять назад слова, которые я, возможно, нечаянно сказал в порыве завязать с вами дружбу как бы между студенткой и преподавателем. Разве эта просьба слишком велика? Я так не считаю.

Голая правда такова: если вы не усвоите некоторые рудименты данной профессии, вы до конца жизни будете только очень-очень интересной художницей, но не великой. Это ужасно, на мой взгляд. Вы сознаете, насколько ситуация критична?

Возможно, что отец Циммерманн вынудил вас отказаться от школы потому, что подумал, что это может помешать вам стать компетентной монахиней. Если дело в этом, я не могу не сказать, что считаю это слишком опрометчивым с его стороны в нескольких отношениях. Это не помешает вам стать монахиней. Я сам живу как дурной монах. Худшее, что жизнь художницы может причинить вам, это сделать вас постоянно слегка несчастной. Однако, это не трагическая ситуация, на мой взгляд. Я пережил счастливейший день моей жизни много лет назад, когда мне было семнадцать. Я шел на ланч, чтобы встретиться с мамой, которая впервые выходила на улицу после долгой болезни, и я чувствовал себя экстатически счастливым, когда внезапно, пока я шел по авеню Виктора Гюго, то есть по улице в Париже, я врезался в одного типа совершенно без носа. Прошу вас, пожалуйста, фактически умоляю, обдумайте этот фактор. Он весьма обременен значением.