Девять рассказов

Тедди стоял на новеньком саквояже «глэдстоун» из воловьей кожи и выглядывал из открытого иллюминатора родительской каюты. На нем были донельзя грязные белые кроссовки по щиколотку, без носков, сетчатые шорты, слишком длинные и на размер шире нужного, застиранная футболка с дыркой размером с дайм[65] на правом плече и неуместно стильный черный ремень из кожи аллигатора. Ему пора было подстричься, особенно на шее – самый неприятный вариант для мальчика с почти взрослой головой и шеей-тростинкой.

– Тедди, ты меня слышал?

Тедди высовывался из иллюминатора не так далеко или беспечно, как обычно высовываются мальчишки – обе его ноги твердо стояли на «глэдстоуне», – но нельзя было сказать, что он только чуть выглядывал; его лицо находилось явно снаружи кабины. Тем не менее, отцовский голос он слышал хорошо – отцовский голос он, главным образом, и слышал. Мистер Макардл, когда жил в Нью-Йорке, играл ведущие роли как минимум в трех радиосериалах в дневное время, и голос его можно было обозначить как голос диктора-ведущего третьего класса: нарциссически-глубокий и раскатистый, готовый в мгновение ока любого заглушить своей маскулинностью, хотя бы даже маленького мальчика. Отдыхая от своих профессиональных обязанностей, он, как правило, влюблялся попеременно то в звучность, то в театральное-само-спокойствие. Громкость на данный момент была в порядке.

– Тедди, черт подери. Ты меня слышал?

Тедди развернулся в талии, не меняя бдительного положения ног на «глэдстоуне», и одарил отца вопросительным взглядом, ясным и чистым. Его глаза, светло-карие и совсем не большие, слегка косили – левый больше правого. Но не настолько, чтобы поражать диспропорцией или бросаться в глаза. Они косили лишь настолько, чтобы это стоило отметить, да и то лишь в том случае, если бы кто-то хорошенько задумался об этом и решил, что глаза у него недостаточно ровные, глубокие, карие или широко расставленные. Лицо его, такое, каким оно было, несло на себе отпечаток, пусть даже туманный и неочевидный, подлинной красоты.

– Я хочу, чтобы ты немедленно слез с этой сумки. Сколько раз ты хочешь, чтобы я сказал тебе? – сказал мистер Макардл.

– Не двигайся с места, милый, – сказала миссис Макардл, которую по утрам, похоже, беспокоил синусит. Глаза у нее были чуть приоткрыты. – Ни на йоту не двигайся, – она лежала на правом боку, спиной к мужу, повернув лицо на подушке влево, к Тедди и иллюминатору. Верхняя простыня плотно облегала, по-видимому, ее нагое тело, закрывая ее вместе с руками до подбородка. – Давай там, попрыгай, – сказала она и закрыла глаза. – Размажь папину сумку.

– Блестящая реплика, Иисус аплодирует, – сказал мистер Макардл тихо и твердо, обращаясь к затылку жены. – Я плачу за сумку двадцать два фунта и культурно прошу мальчика не стоять на ней, а ты ему говоришь попрыгать на ней. Что это значит? По-твоему, это смешно?

– Если эта сумка не может выдержать десятилетнего мальчика, который не добирает тринадцать фунтов для своего возраста, она мне в каюте без надобности, – сказала миссис Макардл, не открывая глаз.

– Знаешь, что мне хочется сделать? – сказал мистер Макардл. – Мне хочется снести тебе башку ногой.

– Чего же медлишь?

Мистер Макардл резко поднялся на локте и раздавил окурок о стеклянную поверхность тумбочки.

– Вот, как-нибудь, – начал он мрачно.

– Как-нибудь у тебя случится трагический, такой трагический сердечный приступ, – сказала миссис Макардл, еле ворочая языком. Не высовывая рук, она потуже завернулась в простыню, стянув ее на животе. – Будут маленькие скромные похороны, и все будут спрашивать, кто эта привлекательная женщина в красном платье, сидящая в первом ряду, флиртующая с органистом и вынуждающая святого…

– Так чертовски смешно, что даже не смешно, – сказал мистер Макардл, снова бессильно откидываясь на спину.

Во время этого обмена любезностями Тедди снова развернулся и выглянул из иллюминатора.

– Мы разминулись с шедшей обратным курсом «Королевой Марией» в три тридцать две сегодня утром, если кому интересно, – сказал он медленно. – В чем я сомневаюсь, – голос у него отличался причудливой и прекрасной грубоватостью, какая встречается у мальчишек. Каждая его фраза напоминала древний островок, окруженный морем виски. – Тот палубный стюард, которого Бупка презирает, написал это на своей доске.

– Я тебя сейчас размину, дружок, если сию минуту не слезешь с этой сумки, – сказал ему отец. Он повернул голову к Тедди. – Ну-ка, слазь оттуда. Иди, подстригись что ли, – он снова взглянул в затылок жене. – Он словно старше своих лет, господи боже.

– Я совсем без денег, – сказал Тедди. Он взялся руками покрепче за раму иллюминатора и опустил подбородок на тыльную сторону рук. – Мама. Знаешь того человека, который сидит рядом с нами в столовой? Не того тощего. Другого, за тем же столиком. С той стороны, куда наш официант ставит поднос.

– М-м, – сказала миссис Макардл. – Тедди. Голубчик. Будь хорошим мальчиком, дай маме еще пять минут поспать.