Девять рассказов

– Он даже не в Нью-Йорке живет, – уведомила Бупка Тедди. – И отец его умер. Его убили в Корее, – она повернулась к Майрону. – Так ведь? – спросила она с нажимом, но не стала ждать ответа. – Теперь, если у него и мать умрет, он будет сиротой. А он этого даже не знал, – она взглянула на Майрона. – Так ведь? – Майрон уклончиво сложил руки на груди. – Я такого дурака еще не встречала, – сказала ему Бупка. – Ты главный дурак во всем океане. Ты это знал?

– Это не так, – сказал Тедди. Ты не такой, Майрон, – сказал он и обратился к сестре: – Удели мне секунду внимания. Где камера? Она мне нужна сейчас же. Где она?

– Там вон, – сказала Бупка, никуда не указав. Она подтянула две стопки дисков ближе к себе. – Все, что мне теперь нужно, это двух великанов, – сказала она. – Они бы играли в триктрак, пока не устали, а тогда бы они забрались на ту дымовую трубу и стали бы бросать это во всех и убили их, – она посмотрела на Майрона. – Они могли бы твоих родителей убить, – сказала она ему деловито. – А если бы их это не убило, знаешь, что бы ты мог сделать? Ты мог бы накапать яду на зефир и дать им съесть.

«Лейка» лежала футах в десяти, рядом с белым поручнем, окружавшем спортивную палубу. Камера лежала в дренажном желобе, на боку. Тедди подошел, поднял ее за ремешок и повесил себе на шею. Затем тут же снял. Он отнес ее Бупке.

– Бупка, сделай мне одолжение. Отнеси ее, пожалуйста, – сказал он. – Уже десять. Мне нужно вести дневник.

– Я занята.

– Все равно тебя мама хочет видеть прямо сейчас, – сказал Тедди.

– Врун ты.

– Я не врун. Она хочет тебя видеть, – сказал Тедди. – Так что, пожалуйста, отнеси ее вниз, когда пойдешь… Давай, Бупка.

– Зачем ей меня видеть? – спросила Бупка с нажимом. – Я не хочу ее видеть, – она вдруг шлепнула по руке Майрона, который собрался взять верхний диск из красной стопки. – Руки прочь, – сказала она.

Тедди повесил ей на шею ремешок камеры.

– Я серьезно говорю. Отнеси ее папе сейчас же, а позже увидимся у бассейна, – сказал он. – Я встречу тебя возле самого бассейна в десять тридцать. Или там снаружи, где ты переодеваешься. Давай, будь вовремя. Это внизу, на палубе E, не забудь, так что тебе понадобится время.

Он повернулся и ушел.

– Ненавижу тебя! Всех ненавижу в этом океане! – прокричала Бупка ему вслед.

Под спортивной палубой, на широком заднем конце солнечной палубы, бескомпромиссно открытой всем стихиям, стояло около семидесяти пяти или более шезлонгов, установленных и выровненных в семь или восемь рядов, с проходами, достаточными для того, чтобы палубный стюард мог ходить по ним, не спотыкаясь о принадлежности загорающих пассажиров: сумки, романы в супер-обложках, флаконы лосьона для загара, кинокамеры. Когда Тедди туда пришел, там было полно народу. Он начал с самого заднего ряда и методично переходил от ряда к ряду, задерживаясь у каждого шезлонга, независимо от того, был он занят или нет, чтобы прочитать табличку с именем на подлокотнике. Только один или двое из сидевших полулежа пассажиров заговорили с ним, то есть отпустили банальную любезность, как взрослые иной раз склонны делать с десятилетним мальчиком, который целеустремленно ищет свой шезлонг. Его юность и целеустремленность были вполне очевидны, но, пожалуй, в его поведении в целом напрочь (или почти) отсутствовала та умилительная торжественность, на которой многим взрослым так нравится смотреть свысока. Возможно, это также было связано с его одеждой. Дырка на плече его футболки не была умилительной. Сетчатые шорты, чересчур широкие и длинные, также не были умилительны.

Четыре шезлонга Макардлов, снабженные подушками и готовые к использованию, стояли в середине второго ряда спереди. Тедди уселся в один из них с таким расчетом – намеренным или случайным, – чтобы никто не сидел сбоку от него. Он вытянул свои голые, загорелые ноги, сдвинув ступни вместе на подставке для ног, и почти сразу достал из правого заднего кармана блокнотик за десять центов. Затем, мгновенно сосредоточившись, словно ничего, кроме него и блокнота не существовало – ни солнца, ни других пассажиров, ни корабля, – он стал перелистывать страницы.

Не считая совсем редких карандашных пометок, все записи в блокноте, по-видимому, были сделаны шариковой ручкой. Сам почерк отличался аккуратностью, напоминая тот, которому теперь обучают в американских школах, вместо старого метода Палмера[68]. Почерк был разборчивым, но без красивостей. Что обращало на себя внимание, так это его плавность. Ни в каком отношении – во всяком случае, в техническом – слова и предложения не выглядели так, словно их написал ребенок.

Тедди довольно долго вчитывался, судя по всему, в свою последнюю запись. Она занимала чуть больше трех страниц:

Дневник за 27 октября 1952 года

Собственность Теодора Макардла

Палуба А 412

Приличествующее и приятное вознаграждение, если нашедший оперативно вернет Теодору Макардлу.