Девять рассказов

Он явно не замечал одинокого неравнодушного наблюдателя. Примерно в пятнадцати футах по курсу движения от первого ряда шезлонгов и в восемнадцати-двадцати слепящих футах над головой за ним пристально наблюдал из-за перил спортивной палубы молодой человек. Это длилось порядка десяти минут. Молодой человек, очевидно, склонился, наконец, к какому-то решению, поскольку резко снял ногу с рейки. Он постоял еще недолго, глядя в сторону Тедди, а затем скрылся из виду. Не прошло и минуты, как он возник, вопиюще вертикальный, среди рядов шезлонгов. Ему было не больше тридцати. Он прямиком направился по проходу к шезлонгу Тедди, отбрасывая докучливую скользящую тень на страницы чужих романов и вполне непринужденно перешагивая (учитывая, что он был единственной в поле зрения подвижной фигурой) через сумки для вязания и другие личные вещи.

Тедди как будто не обращал внимания на то, что кто-то встал в ногах его шезлонга – и не только встал, но и отбросил тень на его блокнот. Однако, несколько человек в одном-двух рядах за ним оказались более восприимчивы. Они смотрели на молодого человека, как, пожалуй, умеют смотреть только люди в шезлонгах. Впрочем, в молодом человеке чувствовалась такая невозмутимость, что казалось, он может простоять так сколько угодно, при одном маленьком условии – что будет держать хотя бы одну руку в кармане.

– Здрасьте! – сказал он Тедди.

Тедди поднял взгляд.

– Здравствуйте, – сказал он. Блокнот он частично закрыл, частично дал страницам закрыться.

– Не против, если я присяду на минутку? – спросил молодой человек, источая, похоже, безграничную сердечность. – Этот шезлонг не занят?

– Ну, эти четыре шезлонга – моей семьи, – сказал Тедди. – Но родители еще не встали.

– Не встали? В такой-то день, – сказал молодой человек. Он уже опустился в шезлонг справа от Тедди. Шезлонги стояли так тесно, что их подлокотники соприкасались. – Это святотатство, полнейшее святотатство, – сказал он и вытянул ноги, необычайно грузные в бедрах, почти как два человеческих тела. Одет он был, по большей части, в обмундировку Восточного побережья: сверху стрижка бобриком, снизу поношенные броги[69], а между ними довольно пестрая форма: шерстяные носки цвета буйволовой кожи, угольно-серые брюки, рубашка с отложным воротником на пуговицах, без галстука, и пиджак в елочку, выглядевший так, словно его должным образом состарили на каких-нибудь популярных семинарах для аспирантов Йеля, Гарварда или Принстона. – О, господи, какой божественный денек, – сказал он с чувством, щурясь на солнце. – В отношении погоды я совершенно беспомощен, – он скрестил грузные ноги в лодыжках. – Между прочим, за мной водится воспринимать самый нормальный дождливый денек как личное оскорбление. Так что это для меня просто манна небесная, – голос у него был, что называется, хорошо поставленным, однако звучал не просто убедительно, а так, словно он в таком ладу с собой, что все, что бы он ни сказал, прозвучит вполне прилично – умно, начитанно, даже увлекательно и заразительно – хоть для Тедди, хоть для людей, сидящих за ним, если они слушали. Он искоса глянул на Тедди и улыбнулся. – А как у вас с погодой? – спросил он. Улыбка его не была натянутой, но она была светской, или разговорной, и обращалась, пусть и опосредованно, к его собственному эго. – Погода никогда не беспокоит вас сверх всякой разумной меры? – спросил он, улыбаясь.

– Я не воспринимаю погоду как что-то личное, если вы об этом, – сказал Тедди.

Молодой человек рассмеялся, откинув голову.

– Чудесно, – сказал он. – Зовут меня, кстати, Боб Николсон. Не уверен, что мы дошли до этого в спортзале. Как вас зовут, мне, разумеется, известно.

Тедди приподнялся одним боком и убрал блокнот в боковой карман шортов.

– Я смотрел, как вы пишете – вон оттуда, – сказал Николсон, указав на верхнюю палубу. – Боже правый. Трудились вы аки пчела.

Тедди взглянул на него.

– Я записывал кое-что в блокнот.

Николсон кивнул, улыбаясь.

– Как вам Европа? – спросил он светски. – Понравилась?

– Да, очень, спасибо.

– Где вы все побывали?

Тедди вдруг нагнулся вперед и почесал себе икру.

– Ну, у меня бы ушло слишком много времени, чтобы назвать все места, потому что мы взяли с собой машину и проезжали довольно большие расстояния, – он откинулся на спинку. – Но мы с мамой были, в основном, в Эдинбурге, в Шотландии, и в Оксфорде, в Англии. Кажется, я говорил вам в спортзале, что мне нужно было давать интервью в обоих этих местах. В основном, в Эдинбургском университете.

– Нет, не припомню, чтобы говорили, – сказал Николсон. – Мне интересно, вы уже делали что-то подобное? Как все прошло? Мурыжили вас?

– Прошу прощения? – сказал Тедди.

– Как все прошло? Интересно было?

– Временами да. Временами нет, – сказал Тедди. – Мы довольно-таки задержались. Отец хотел вернуться в Нью-Йорк чуть раньше, чем этот корабль. Но приезжали люди из Стокгольма, в Швеции, и из Инсбрука, в Австрии, чтобы встретиться со мной, и приходилось их ждать.

– Всегда так бывает.

Тедди впервые посмотрел прямо на него.

– Вы – поэт? – спросил он.