Девятая Парковая Авеню (СИ)

Мне не хватает воздуха. Все окна в доме широко распахнуты, гуляющий повсюду сквозняк заставляет Франциска оглушительно чихать, но я всё равно задыхаюсь. В горле застрял комок или несколько, ощетиненные злыми иглами. Острое давление, уже просто невыносимое. На глазах, вопреки всем тренировкам по оперативной мимике, выступают слёзы. Да откуда эта адская боль? Онемевшими от длительного напряжения пальцами сжимаю (уже не один час сжимаю) его белый блейзер — высохшая на нём кровь кажется почти чёрной.

Что со мной? Почему с моим телом происходит столько странных вещей? Миокард… эй, дохлый миокард? Почему молчишь? В кои-то веки ты ведёшь себя так тихо?

«Я всё понял. И ошибку, с которой ты нависал, и всё остальное тоже. Прости, Ангел. Прости за всё то плохое и несносное, что я тебе делал. Похоже, пришло время расплачиваться за нашу шизофрению. То есть за мою чрезмерную свободу и непокорность. Прости. Ведь я больше не принадлежу тебе. И, что гораздо хуже, я не принадлежу себе».

Ни тебе, ни мне. А кому же? Ответ на этот вопрос я знаю. Знаю великолепно. И безжалостно гоню от себя прочь. Не желаю, не желаю, не желаю знать! НЕТ. Как же это возможно? Когда я успел так сильно привязаться к золотоволосому любителю какао? Ведь никаких объективных причин не было. Мы не перемолвились ни единым сколько-нибудь значимым словом. Наоборот… Сплошные подколы, грубости и полушутливые издевательства.

«А ещё его худосочная рука в твоих волосах. И голос, смирно произносивший «прости». Запамятовал?»

Нет, ничего не забыл. Но этого что, оказалось достаточно?

Разумеется нет — это я и сам понял. Если бы у него было только это, то точно не хватило бы, чтоб завязать меня узлом. А что тогда ещё? А, инфарктный?

«Тебе охота копаться в причинах? Ты педофил. Продолжать?»

Да, продолжать. И шутки у тебя дурацкие.

«Ладно. Глаза… глаза Кирсти. Только не совсем глаза твоего финна. Это были всё-таки ЕГО, больше ни на что не похожие глаза. Но что-то невыразимо прекрасное и притягательное таилось не в одних лишь глазах. Ты неравнодушен к блондинам, верно? А у него шикарные золотые волосы. Пребывают в разительном несходстве с волосами Максимилиана. Может, это от матери? И что насчёт…»

Я резко распахнул собственные глаза, прижатые к побелевшим рукам. Максимилиан! Вот где разгадка. В зелени глаз Кси крылось наследство, маленькое зернышко того безумия, которое жило и сгорало в неистовых чёрных глазах его отца. Его папочки, который ухитрился пробудить во мне животную чувственность. Обнажил яростно рвущееся на волю желание… я не подозревал, что оно найдётся у меня… И выбил из всегда молчаливого рта стоны и крики страсти. Дьявол бы меня побрал, да неужели?.. Я хочу его из-за Макса? Подспудно жду продолжения той сладкой ночки, но уже не прерываемой ничьим выстрелом?

«Думай что хочешь. Я собрал вещи и ушёл к Кси. И вместе со мной ты тоже свалил. Понятно? Ты принадлежишь ему. Прости, конечно… Ангел, я не хотел. И не предполагал, что всё так обернётся. Он чудо как хорош собой. Плоть от плоти Максимилиана. Просто сама нежность, утончённость и крепкие не по возрасту ругательства».

Неправда. Ты паясничаешь, прикрывая цинизмом растущее чувство. Это… не могу я этого допустить. Миокард, что ты натворил?

«Всё — правда. Я утонул в его пьяных глазах. В двух сумасшедших озёрах абсента… и мне нужен там собутыльник. Ты не отвертишься и не отсидишься. Это чувство, заполонившее меня, алкоголикам не снилось. Требуешь от меня серьёзности? Ладно. Это — воплощенное безумие с заранее обеспеченным провалом. Высшая точка самоотречения, на которую способны разум и сердце вместе. Ты и я, впервые, как единое целое. Ты… нет, мы. Мы, которые «я». Мы влюбились по уши. Посуда вымыта, пол подметён, чемодан в прихожей. Могу идти?»

Да вали уже. А мне куда спрятаться? Куда сбежать от всего этого? Ведь он, миленький лапочка, ненавидит меня не просто смертельно. А как-то по-особенному страшно. Если помнит меня, конечно. Я разрушил его жизнь на этом этапе. И я же… я посмел приклеиться к нему сердцем. Я знаю, нечего и стараться — в голове это не уложится ещё долго, слишком долго.

«Не надо изводить себя так. Мозг, вспомни. Тебе тоже сломали жизнь. Причём гораздо раньше, чем ему. И так же, как и он, ты ни в чём не был виноват. Сначала был он, вломившийся в ваш дом, неизвестный подонок. Непритворный педофил, в отличие от тебя. Зарезал родителей, зарезал в тебе ребёнка…»

Нет, это не оправдание. Я не должен уподобляться зверью, надругавшемуся надо мной. Дьявол… я ведь просто выполнял свою работу! Шеппард велел: «Убей». И, как всегда, я пошёл и убил. И это не моя боль. Моя боль осталась в прошлом. Я бросил её в той тёмной ночи, когда, изнемогая от боли, выполз из своей комнаты и увидел в конце коридора окровавленные тела Дайаны и Сэмюэла Инститорисов. Язык не поворачивается назвать их мамой и папой. Иначе слёзы потекут с новой силой.