Девятая Парковая Авеню (СИ)

— Хорошо. Я готовил десерт и смешивал крем. Ты хочешь сам заправить трубочки?

Я молча киваю. Уголки рта сами ползут вверх: славный усатый толстяк знает, что меня успокоит и без вопросов поднимет настроение. Беру большой кондитерский шприц, доверху наполненный шоколадно-ванильным кремом, и сажусь на пол перед духовкой — трубочки как раз испеклись. Меланхолично выдавливаю в них, ещё горячие, крем и слушаю краем уха, как Франциск подметает бренные останки посуды. Оглушительный лязг — это повар шмякнул осколки в металлическое мусорное ведро и произнёс у меня за спиной:

— Я съезжу в торговый центр. Куплю новый кофейный сервиз.

Я удивлённо вскинул брови, перевернув трубочку в расслабившейся руке (уже выдавленный туда крем весьма нелепо шлепнулся мне на штанину), и наклонил голову назад, глянув на него вверх тормашками:

— Новый? Кофейный?! Что за причуды…

Теперь уже Франциск проявил признаки оживления, недоуменно возразив:

— Но ведь разбилось блюдце из-под твоей любимой кофейной чашки. Теперь сервиз безнадежно испорчен и…

— Да забудь ты об этом сраном сервизе! Иди лучше купи ещё какао и как можно больше, — я почесал левое ухо. — Купи две упаковки.

— Зачем так много?

Я ядовито усмехнулся:

— Боюсь, вредоносный субъект, который будет по утрам хлестать этот грёбаный напиток, слишком уж надолго задержится в моем доме.

На это повар ничего не ответил, а я невольно дал себе пищу для размышлений. А ведь верно! Куда я дену свидетеля своего преступления? Убить его мне мешает сердце (сволочь ты! чтоб тебя инфаркт сразил!), отпустить я его не могу по вполне понятным причинам (интересно, успею ли я посчитать до десяти до того, как он наберёт полицию и сдаст убийцу своего отца?), значит… о Боже, придётся держать его своим пленником до конца его (и своих) дней. Но ведь это просто ни в какие ворота не пролазит никаким боком! Как я смогу его держать тут? Свяжу, рот заткну и буду по стеночке в туалет водить?

Повар ушёл, но я вначале не заметил, полностью поглощённый открывшейся безрадостной перспективой. День за днём, год за годом… держать его в своей комнате, поить по утрам какао, водить на прогулки, крепко прижав ему между рёбер пистолет, сидеть напротив него за ужином и видеть в наркотических зелёных глазах смертельную ненависть. Быть всегда на взводе, держать оружие наготове, каждую секунду ожидать от него подвоха, ножа в спину, попыток бегства, самого бегства. Зачем мне это? Если я не могу его убить, то должен как-то всё равно избавиться.

Как?

*

Я сидел на полу, раскачиваясь из стороны в сторону и в диком отчаянии пытаясь найти выход, ещё целую вечность (что-то вроде четверти часа). Горка фаршированных кремом трубочек росла на глазах (только не на моих — я смотрел куда-то под плинтусы), пока крем (и трубочки) не закончились. Ещё минут пятнадцать я не мог осознать тот факт, что шприц укатился под стол, что он пуст и что моему (тоже пустому) желудку не мешало бы поесть. А когда осознал, осознал также и то, что на плече у меня лежит чья-то мокрая рука.

— Я имел наглость принять душ, — произнёс чуть дрожащий тенор. Певучесть его высокого голоса, которую я не мог заметить ночью по причинам, никак от меня не зависящим, сейчас больно резанула слух. — Мало ли кто спал на твоих простынях. Не хочу чем-нибудь заразиться. Было довольно тяжело не упасть и не поскользнуться… учитывая, что меня шатает от температуры, и орудовать я могу лишь одной верхней конечностью. Надеюсь, ты не делал мне никаких уколов. А если делал — надеюсь, что стерильным шприцом.

— Не делал. В ванной мог бы и помощи попросить.

— Ещё чего… Могу я поинтересоваться, почему до сих пор хожу без пули в виске?

— Потому же, почему на ключице у тебя бинты, — побоявшись, что это прозвучало слишком мягко, я кровожадно добавил: — Я собрался откормить тебя и съесть.

— В каком смысле? — спокойно спросил мальчик, подобравшись ко мне ближе и начав лениво перебирать мои волосы, немногим короче его собственных. Делал он это бессознательно или с каким-то тайным (и, без сомнения, подлым) умыслом, я не знаю, но ощущение, рождавшееся от этих прикосновений, мне ужасно не понравилось. — На каннибала ты не похож.

— В прямом. Собрался высосать из тебя кровь и все соки, но для начала должен тебя ими наполнить. Буду откармливать к Рождеству, а потом зарежу, как обыкновенного гуся.

— Я что, домашняя птица?! — чистый мелодичный голос наполнялся весельем. — Может, страус?

— Нет, ты… — я помедлил, пытаясь сравнить его хоть с кем-нибудь. В голову лез только Кирсти, — ты — цыплёнок. Такой же жёлтенький, пушистый и маленький.

— Да? — я почувствовал, что задел его за живое. — Между прочим, к твоему сведению, мне …..надцать лет.