Девочка и Дорифор

Антон Вельяминович незамедлительно выказал радость. По-видимому, звук был ему чуть ли ни родным.

– О! За ним-то я и прискакал.

Фотиния вышла в коридор и продвинулась навстречу Антону Вельяминовичу, держа в руках музыкальный чемоданчик в открытым виде, наподобие подноса. Она торжественно подала его хозяину. Луговинов вынул оттуда «мобильник» и долго слушал в нём чьи-то слова, заткнув другой рукой другое ухо. Наверное, по привычке толковать на улице. Затем опустил медленно обе руки.

– Надо собираться в твой Виртухец, – изрёк он так-же медленно и на одной ноте, косо поглядывая на Дорифора.

– У-гу, – подтвердил Дорифор на той же ноте. А затем промолвил музыкально, сверху вниз: – только и всего.

– Виртухец? – переспросила Фата Моргана, – что это?

– Королевство таинственного Драума, где-то за тяжёлыми волнами Балтийского моря. Не слышали о таковом? А в нём и Виртухец. Ну, что-то наподобие вашей Лысой Горы, – ответил Дорифор и подмигнул Антону.

Тот хмыкнул, качнул головой, взял чемоданчик, захлопнул, сунул подмышку, развернулся и вышел, будто улетучился.

Телефонный позывной звук произвёл в нём созвучие и на другого рода звонок. Мысль об открытом странном таланте распознавать мёртвое среди живых не переставала терзать рассудок.

Дома академик Луговинов стал копаться среди листочков старых записных книжек. В новые записные книжки обычно переписывались из старых те номера телефонов, владельцы которых считались полезными в дальнейшем. Остальные обновлению не подлежали за ненадобностью. Или из-за лености.

Когда Антон Вельяминович без особых затей перелистывал мелкие странички, не вникая в имена и цифры, а лишь припоминая давние или ближние времена их активной жизни, то, кроме освежения общей памяти, новеньких чувств не испытывал. Но при случайной задержке на одном из разворотов глаза сами зажмурились от внезапного проявления страха. «Прочту имя, а там… – он закатил вверх зажмуренные глаза, – ох, ужасы всякие начнутся». Луговинов захлопнул книжку и сунул в корзину для мусора. Туда впихнулись и остальные блокнотики, отжившие своё. Затем подошёл к старинному креслу-качалке в венском стиле и качнул его коленкой. Особо долго оно не качалось, так, раза три-четыре. Он снова подтолкнул кресло тем же коленом. Произошло воспоминание о деде, прежнем владельце мебели в старинном венском стиле, и попутно с тем знакомое ощущение разлилось в привычном для него пространстве. «Вот и хорошо, – подумал Луговинов и уселся в глубину кресла, – вот и хорошо. Здесь-то нет ничего ужасного. И подсказывать не надо». Он поджал ноги, и качалка мгновенно застыла, укрепив центр тяжести в законном месте.

Антону Вельяминовичу не смотрелось в сторону корзины для мусора. Взгляд сам туда тянулся, но и голова сама отворачивалась. Невозможно смотреть в том направлении. Подолгу. Напряжение настолько сковало его, что ему даже чуть-чуть вздремнулось. Неожиданно. Секунд семь-восемь. Будто замедленно моргнул, а веки ненадолго слиплись. Во сне привиделась комната приятеля и добротная изразцовая печка. «Я обычно мусор туда запихиваю. Да поджигаю, когда набивается», – говорил приятель.

Луговинов, снова неожиданно для себя, заострил внешние ощущения, размежевав ресницы. И подоспело спокойствие. «Ты, брат, как будто нервничаешь», – проговорил мысленно и поднялся, – «смешно». А книжки записные вытащил обратно и положил в шкафчик, отметив, что мусором они пока не стали. Жаль их. И не успели сгореть: в отличие от недавно приснившейся комнаты, печки тут нет, и никогда не было. Но, из-за нечаянного возникновения темы о мусоре, у него вышло развитие вообще данного мотива по существу, и почти в сакральном значении. Мусорная тема начала обрастать вариациями.