Девочка и Дорифор

На следующий день она добралась до своего столичного города. Но, не заходя в новую квартиру, сразу подалась в ту родную дальнюю деревушку меж лесов с берёзами да осинами, на берегу широкой реки, огибающей лёгкие возвышенности, и вошла на одну, единственную улицу. Там уже завечерело, и обильно шёл снег с ветром. По сугробам дошла до их старого деревянного домика и увидела свет в том окошке, возле которого они когда-то в обнимку сидели во время грозы. А в окошке проглядывался человеческий силуэт. Она узнала его по тонким чертам профиля. И вот, когда вошла в дом, ей навстречу кинулся он, узнав её по изысканным звукам трепета её тела. Они обнялись, а за окном сверкнула молния. В тот же миг он с радостью ощутил в локте острый щипок. Потом раздались раскаты грома. Она с готовностью и восторженно приняла ожидаемую встряску за плечи. Это случилось посреди зимы.

А утром они вспоминали сны. Он – музыкой, она – живописью. И так продолжалось всю их жизнь.

ФОТИНИЯ ОДАРИЛА ЕЁ СЛУХОМ, А ЕГО ЗРЕНИЕМ.

Однажды случилось странное событие. Событие дозволительно считать одним, потому что, если и привелось ему всплыть сразу в двух местах, объединяла их одна причина.

Вдруг и совершенно неожиданно для себя он стал ощущать свет. Пространство вокруг него стало преобразовываться. Зрительные ощущения нарастали, нарастали и, наконец, в глаза его прорвались многообразные сочетания цвета и светотени, а также и странное видение перспективы. Зрение показывало ему предметы, которые он раньше мог слышать и трогать. Теперь увидел мир зримым. Сначала его это удивило и чрезвычайно обрадовало. Но радость оказалась недолгой, как подобное случается от любого свежего восприятия. Лишь поначалу оно кажется занимательным и необыкновенным, а затем пропадает эффект свежести и уходит увлечение. Но не в том главное. Не в занимательности и не в свежести. Произошло не обогащение восприятия мира, а наоборот, горечь утраты. Он вдруг пережил потерю того, что более всего ценил. Стали безвозвратно исчезать те славные образы, которые столь долго и тщательно складывались в нём. Конкретный видимый мир быстро затмил то зыбкое, но сугубо необычайное представление о нём невидимом, но беззаветно любимом. Место чистых образов нагло и беззастенчиво занимали конкретные фигуры с грубо навязанными чертами. Кладезь образов, накопленных в сердце, богатство внешнего восприятия образов мира почти мгновенно улетучилось. Вид явных вещей опустошил его сердце.

В тот же миг она услышала действенные звуки. Одновременно целое море вещественных звуков пробилось сквозь её уши. Слух представлял ей те звуки, которые она могла ощущать только осязанием и видеть только их колебания. Её поразила вдруг возникшая возможность: не применяя воображения, сразу и непосредственно слышать окружение в ясной конкретности того или иного звука. И радость воспроизвела собственные звуки, которые прорывались сквозь гортань и застревали в ушах. Однако радость слишком скоро оборвалась. Сам звук радости показался ей каким-то неполноценным, ущербным. Не нёс в себе безграничного образа, был просто вещественным звуком. Вскоре и весь её мир звуковых образов, выращенных и накопленных глубинным дыханием, рассыпался на части. Она уже не могла ощутить звуковые образы при каждом живительном вдохе. Попросту явно слышала шум отвлечённого ветра в себе. Вещественный шум. Явные звуки опустошили её дыхание.

Он увидел её картины и удивился. Насколько скудными оказались они!

Она услышала его музыку и поразилась беднейшей её выразительностью.

ТЁТЯ ЛЮБА НАШЛА ОБОИМ ПО СОБСТВЕННОМУ УБЕЖИЩУ ОТ ВСЕГО ЛИШНЕГО И ПРЕХОДЯЩЕГО