Девочка и мертвецы

 — Вот как! — закричал Рыбнев, наклонился, чтоб взять снега, но тут ему стало дурно, и он чуть не упал. Голову разламывало от боли; мелькали знакомые мутно-красные образы: глаз, покрытый слизью, глядящий из бездны; бездна, глядящая на него.

 — Сударь, вам плохо? Ой, батюшки… — Наташа помогла ему сесть на скамейку. — Погодите, я позову врача.

 Рыбнев схватил ее за руку:

 — Не надо врача, Наташенька. Мне уже лучше. Посидите лучше со мной немного.

 — Я так испугалась, — призналась Наташа, усаживаясь. — Вам точно лучше?

 — Точно, — сказал Рыбнев.

 Некоторое время они сидели молча: наблюдали, как жаворонки строят на соседнем дереве гнездо из окурков. Папа-жаворонок приносил новые окурки, а мама-жаворонок расставляла их по кругу; получалось что-то вроде эскимосской иглу.

 — Люди очень много курят, — сказала Наташа. — Это так обидно. Мой дедушка часто курил и умер от рака легких.

 — Соболезную.

 — Это ничего, он давно умер, я маленькая была. Мне было обидно, что стало некого за бороду дергать. Вы знаете, у моего дедушки была роскошная белая борода, как у деда Мороза.

 — А я родился в детдоме, — признался Рыбнев. — Не знаю ни родителей, ни бабушек с дедушками.

 — По вам видно, что вы очень одинокий, — сказала Наташа и призналась: — Я за вами уже несколько дней наблюдаю. Вы по утрам зарядку делаете у раскрытого окна.

 — Так заметно? — Рыбнев смущенно почесал затылок.

 — Не очень. Но я же машинистка: иногда мне кажется, что машина, к которой меня подключают, стала мной самой, и я чувствую себя обязанной замечать всё и всех; вот, вас, например, заметила.

 — А почему вы решили стать машинисткой? — спросил Рыбнев.

 — Я знаю, что вы думаете. — Наташа сказала баском, пытаясь сымитировать Рыбнева: — “Девушка соглашается на уродливые механизмы в черепе; какая безвкусица!” — вот какая мысль вертится у вас в голове.

 — Ничего такого я не думал, — честно ответил Рыбнев.

 — Но у меня и без разъема есть уродство, — сказала Наташа, расстегивая пальто. Приподняла свитерок, и Рыбнев увидел, что у нее сбоку, в районе печени растет ручка; вроде как у младенца, безвольная и бледная. Наташа поспешно закрыла ручку свитером, застегнула пальто.

 — Уродство вызвано, как говорят доктора, воздействием на человеческий организм чужеродной среды.

 — Мне очень жаль, — неловко прошептал Рыбнев.

 — Глупости, — заявила Наташа. — Не о чем тут жалеть: у меня очень интересная жизнь. Много друзей.

 — Молодой человек? — спросил Рыбнев.

 — Молодого человека нет, — призналась Наташа. — Молодые люди, ознакомившись с моей тайной, начинают меня опасаться.

 — Идиоты! — уверенно заявил Рыбнев. — Но скажите, Наташа, неужели при современном уровне медицины от вашей маленькой проблемы нельзя избавиться хирургическим путем?

 — Дело в том, сударь, что свою маленькую проблему настоящей проблемой я не считаю. С ней я родилась, с ней и умру.

 Рыбнев сконфузился:

 — Простите, Наташа, я не хотел…

 — Ай, да оставьте вы это! — Наташа засмеялась и взглянула на часы: — Ой, через сорок минут ужин! Сударь, давайте перед ужином прогуляемся к прудику; тут чуть дальше во дворе есть совершенно замечательный пруд с лебедями.

 — Пойдемте, — сказал Рыбнев, помогая Наташе подняться. Девушка церемонно поклонилась ему:

 — Вы — настоящий джентльмен, сударь.

 — Ради прекрасной дамы готов на всё, — ответил Рыбнев.

 — Ох, так уж и на всё!

 Они засмеялись.

 Наташа схватила Рыбнева за локоть, и они пошли к прудику смотреть лебедей. Лебеди были самые разные: черные, желтые и синие в крапинку. Наташа достала из кармана бумажный пакетик с колбасными обрезками и кормила лебедей с руки. Птицы хватали обрезки длинными липкими языками и набивали клювы, смешно надувая лохматые щечки.

 — Чудесные птицы, — сказал Рыбнев, усаживаясь на скамейку возле пруда. Он наблюдал за хохочущей Наташей и думал, что пока Первоцвет не разберется с его памятью, доступ к архивам ФСД ему запрещен; значит, и Ионыча найти будет сложнее, почти невозможно. А если уж Первоцвет Любимович разберется — тем более Ионыча не достать. Но Наташа машинистка — а это, считай, прямой доступ к сети. Получится ли ее использовать, чтоб добраться до убийцы Сашеньки?

 Наташа, словно прочла его мысли, повернулась и, улыбнувшись, помахала Рыбневу рукой. Рыбнев поднял руку и взмахнул в ответ; вспомнил застывшее Сашино лицо, разрезанное платье, темные полосы на белом; слова Рикошета Палыча вспомнил, которые он ему когда-то сказал: “А ты не думай, что труп. Думай: поломанная кукла. Ты же не плачешь над поломанной куклой? Это только дети плачут; да и то не все”. “Мне необязательно представлять, что это кукла, — ответил тогда Рыбнев. — Пускай человек: мне всё равно”. “Вот вроде хороший человек ты, Рыбнев, — заметил Рикошет Палыч. — К людям подход имеешь, поговорить с тобой о том о сем приятно, выпить тоже, а мертвецов не уважаешь. Почему так?”

 — А зачем их уважать, Рикошет Палыч? Они ведь уже и не люди вовсе: куклы, как вы верно подметили.

 — Но если эта кукла дорогой для тебя человек?

 — Тем более: для куклы место в гробу, а не в моем сердце. В моем сердце живой человек, воспоминанья о нем.