В возрасте пятнадцати с половиной лет я обратилась к моим родителям за ужином в Шаббат с просьбой рассказать мне все. Все!
Я долго ждала. Я уже многое знала про Холокост благодаря фильмам, фотографиям, урокам в школе и книгам. Но личные истории моих родителей были известны мне лишь смутно, в кратких эпизодах, о которых они упоминали.
За ужином в тот Шаббат я одна сидела с родителями за столом, потому что мои старшие сестры уже вышли замуж.
– Не знаю, хорошая ли это мысль – рассказать тебе, – ответила моя мать, бросив на отца вопросительный взгляд.
Сейчас я их понимаю. Они не хотели причинять нам боль. Они хотели вырастить счастливых, психологически крепких дочерей, новое поколение Земли Израиля, поколение, воспитанное в безопасных условиях и не знакомое со страшными историями времен Холокоста.
Мои родители заговорили на идише, советуясь друг с другом, стоит мне рассказывать или нет. После двух фраз они перешли на венгерский – это означало, что они не хотели, чтобы я поняла их разговор. У них была своя классификация языков. Когда они хотели, чтобы я участвовала в беседе, то говорили при мне на иврите. Когда не хотели, чтобы я поняла, переходили на идиш. Если же им важно было, чтобы я не понимала ни слова, родители говорили на венгерском.
– Хорошо, – сказала моя мама, когда они договорились. – Отец считает, что тебе можно рассказать. Ты уже достаточно взрослая.
– Конечно, – ответила я. – Я ждала, пока мне исполнится столько же, сколько было тебе, мама, когда ты попала в Аушвиц – пятнадцать с половиной лет. Если ты прошла через эти страшные вещи в моем возрасте, то и я, в свои годы, могу узнать, что ты пережила.
Мои родители переглянулись. Наверное, они предпочли бы не рассказывать свою историю дочерям. Но то была их жизнь – и они начали говорить. Они говорили за ужином в Шаббат, на следующий Шаббат, и на следующий, и на следующий… и продолжали за завтраками в будни, за обедами в будни, за чашкой молока перед сном, за чаем в четыре часа и за утренним кофе.
Истории Холокоста стали частью нашей жизни. Я чувствовала, что должна выслушать их, стать спутницей родителей в тех переживаниях. Мне казалось, что так я смогу отчасти облегчить их груз, помочь им, разделить с ними их горькие тайны.
Они говорили и говорили, и говорили, а я слушала и слушала, и слушала. Я слушала истории о членах семей моих родителей. Так я узнала, что мою тетю Эту (Эстер), сестру отца, в честь которой меня назвали, вместе с ее сестрой Гиту расстреляли в лесу близ лагеря Терезиенштадт, либо она скончалась во время Марша смерти после ухода из Аушвица.
Когда мои сестры с семьями приезжали к нам на Шаббат, они тоже слушали рассказы родителей. После того как моей племяннице Ирит исполнилось двенадцать, она присоединилась к нам и, как представительница третьего поколения, стала одной из самых внимательных слушательниц моей мамы.
Мою маму приглашали читать лекции, и она ездила по всей стране – в школы, на военные базы, на производство, в общественные центры и на семинары.
Мои родители работали в компании, занимающейся огранкой бриллиантов, а в свободное время постоянно учились и расширяли свой кругозор. Они оба любили учиться и читать. Отец был знатоком Торы, а мама специализировалась на истории и социальных вопросах. В свободное время они оба занимались волонтерством. Несколько десятилетий под эгидой благотворительной женской организации «Эмуна» моя мама участвовала в женском национально-религиозном движении «Клуб женщин старшего поколения» и в колледже Торы. Дважды за свою деятельность она удостаивалась звания «Выдающийся член организации “Эмуна”». В 1990-х, в период большой волны эмиграции из Советского Союза, мои родители как волонтеры помогали новым эмигрантам, встречали их, помогали приспособиться к жизни в Израиле, организовывали церемонии
Рассказы моей матери неоднократно записывали и снимали на видео. Их с отцом истории периода Холокоста были задокументированы по отдельности в рамках проекта «Фонд визуальной истории», основанного Стивеном Спилбергом в Университете Южной Калифорнии.
Моя мать семь раз ездила в Польшу с делегациями молодежи, а на восьмой раз, когда ей было восемьдесят шесть, я сопровождала ее в поездке, где она выступала как очевидица событий. Подростки, с которыми мы никогда раньше не встречались, стали для нее как внуки: они обнимали ее, называли «бабушка Сара», дарили ей свою любовь и тепло. Они внимательно слушали ее истории.
«Везде, где я рассказываю о том опыте, – говорила моя мама, – я стараюсь заканчивать на оптимистической ноте. Я благословляю свою аудиторию, и мне говорят, что такое благословение от выжившей при Холокосте имеет особую ценность».