Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Во время поездки я смотрела в окно на расстилающиеся за ним пейзажи. Повсюду цвела весна, как будто Европа не прошла только что через кровавую войну. Мы ехали только днем, а ночами останавливались в каких-нибудь городах. Когда мы добрались до Кракова, я вместе с несколькими девушками, с которыми познакомилась в вагоне, пошла на улицу Далуга, где находилось бюро еврейской взаимопомощи.

Когда мы пришли туда, бюро было разорено и покинуто. Мы повесили одеяло вместо двери и переночевали там. На следующее утро мы сели в другой поезд до Словакии. Оттуда на еще одном поезде добрались в Дебрецен, а из него – в Прагу. Мост над рекой Боржавой взорвали, так что в пятницу мы пересекли реку на небольшом пароме, вмещавшем не больше десяти человек. На другом берегу мы сели в поезд до Салиша.

Я приехала в Салиш вечером в пятницу. Я нашла там много евреев, которые прятались во время войны и не попали в лагеря. Они даже не слышали о Марше смерти. Они начали расспрашивать меня и просили рассказать, что я повидала.

Они сказали мне, что я буду спать в комнате с другими девушками, но пришел охранник и спал в той же комнате. Я ужасно чувствовала себя. Весь Шаббат я не сомкнула глаз. Мы спали в заброшенном доме, хозяева которого, евреи, не вернулись из лагерей. Окна и двери оттуда украли, но дом немного отремонтировали, чтобы разместить в нем тех, кто возвращался. Я поняла, что больше ни дня не проведу там.

Утром Шаббата я решила пешком пойти в Комят. Я оставила свой вещмешок в Салише и взяла с собой только маленькую сумку. Две девушки в доме обещали мне присмотреть за моими вещами.

Я шла по знакомым полям по дороге домой. К своему дому. Годом раньше я уехала оттуда с моими родителями и пятью братьями и сестрами, а теперь возвращалась одна. Обгорелая ветка, спасшаяся от пожара, единственная выжившая из всей семьи.

Я вошла в Комят и двинулась по улицам родной деревни. Внезапно кто-то позвал меня: «Сури Гершковиц!» Какой-то мужчина в слезах бросился ко мне.

Я увидела, что это Иоиль, который был на пять лет моложе моего отца. У него была жена, Эстер, и пятеро детей, один из которых учился с моим братом в одном классе. Сначала я не узнала Иоиля без его бороды и пейсов. Сквозь слезы он рассказал мне, что его жена и пятеро детей погибли в Аушвице.

– Комят уже не такой, как был, когда ты уехала, – сказал он мне печально. – Небо упало на землю. Тут нет религиозных евреев, нет синагоги, нет кошерной еды. Все спят вповалку, но если хочешь остаться и жить у меня, то пожалуйста.

Я была потрясена. Мне? Спать в доме у мужчины? Я отказалась от его предложения.

Заплаканная, я бродила по улицам деревни. Я обнаружила, что очень немногие евреи вернулись в Комят. Я подошла к дому моих родителей – нашему большому, красивому дому – и узнала, что местные власти заняли одну половину после того, как на здание правления в конце войны упала бомба. Одну комнату окнами на поле занимала нееврейская семья.

Двери в дом стояли открытыми, поскольку там находилось правление, люди входили и выходили. Я прошла внутрь. Дом был неузнаваем – его превратили в контору. У нас в гостиной стояли шкафы с документами.

Служащие, узнав меня, повставали с мест и подошли ко мне.

– Ты можешь жить в комнате, которую раньше занимала твоя бабушка, – сказали они.

Я заглянула в маленькую комнатку, где жила бабушка Хана-Дебора. Комната была похожа на склад, заставленный шкафами с документами. Я отказалась от их предложения. Я не хотела одна жить в доме, где постоянно находились неевреи. Я вышла оттуда потрясенная и сломленная. Служащие вышли за мной следом и передали мне ящичек с семью серебряными ложками, принадлежавшими моей семье. Они подумали, что так утешат меня. Я взяла ложки. Это была единственная вещь, оставшаяся от моей семьи и моего дома, но она не принесла мне ни утешения, ни радости.

В доме напротив пустой синагоги я нашла Хинду Вайссман из семьи Лейбовиц – швею, которая учила меня шить. Мы провели с ней вместе наши первые недели в Аушвице. Ее муж не вернулся, а ребенка, которого она родила в лагере и из-за которого ее увезли в Германию, убили.

Хинда сказала мне: «Приходи, оставайся и живи со мной». Я провела у Хинды несколько дней, но там было слишком много народа, потому что другие девушки из деревни тоже жили с ней – девушки, которым некуда было возвращаться. Мы спали втроем на одной постели.

В первый вечер несколько евреев, которые прятались в лесах, а теперь вернулись в деревню, пришли и попросили меня рассказать, что я повидала. Они знали об ужасах лагерей, но были не в курсе подробностей. Когда мы рассказали им, их глаза широко распахнулись от потрясения. Они все время спрашивали: «Правда? Правда? Правда?»

Мы проговорили до позднего вечера – о том, через что прошли в Аушвице. Все плакали.