Девочка из Аушвица. Реальная история надежды, любви и потери

Уже ночью, когда все расходились, один из юношей, Сруль Вейсс, подошел и сказал мне: «У меня yahrzeit[38] на этой неделе, но в Комяте нет minyan. Я очень за это переживаю, поэтому в среду поеду в Сату-Маре, где много евреев и можно найти minyan. Ты знаешь, что твой кузен живет в Сату-Маре? Шалом Лейбовиц, он и мне приходится кузеном.

Я сказала, что знаю.

Сруль спросил, не хочу ли я отправить Шалому записку. Я решила, что так и сделаю. В среду утром он уехал в Сату-Маре и в тот же вечер нашел Шалома и передал записку ему.

Шалом ее прочитал, а утром в четверг все бросил и отправился в нелегкое путешествие из Румынии в Комят.

В пятницу, перед самым началом Шаббата, я стояла на небольшом мостике у входа в дом Хинды Вайссман и наблюдала за группой юношей и девушек, которые шли со станции в деревню. Среди них были те, кто возвращался из лагерей, и мне хотелось посмотреть, кто придет. В нескольких метрах от меня остановился юноша, которого я не знала; кто-то указал в мою сторону и сказал ему: «Вот, это Сури».

Юноша подошел ко мне и, улыбаясь, представился:

– Шули Лейбовиц, твой двоюродный брат, сын Шейндель, сестры твоей матери. Думаю, я тоже остался один из всей семьи. Нас было десятеро, но не осталось никого, кроме меня.

Позднее мы узнали, что один из братьев Шалома, Моше Ариэли, которого отправили из Аушвица разбирать завалы после восстания в Варшавском гетто в Польше, сбежал, вступил в польское сопротивление, побывал в лагере для военнопленных и, в конце концов, эмигрировал в Израиль. Шалом и Моше единственные остались в живых из всей их семьи, но тогда мы этого не знали.

Мы с Шаломом обнялись и расплакались друг у друга на плече.

В тот Шаббат Шалом остановился у приятеля в деревне. Это был для нас очень эмоциональный день. Люди воссоединялись после долгой разлуки, каждый вспоминал, через что он прошел. Шалом рассказал, что многие евреи, возвращающиеся из лагерей, селятся в Сату-Маре. Он предложил и мне переехать туда.

После Шаббата я решила принять его предложение. Я поняла, что у меня нет причин оставаться в деревне, где больше не живет моя семья и где я не могу вернуться в свой дом. Я собрала свои скромные пожитки и пошла с Шаломом в Салиш забрать вещмешок. Оттуда мы дошли до моего дома в Комяте. Мы забрались в сарай и поискали в яме, где мама спрятала сверток, прежде чем покинуть наш дом. Я нашла там металлическую коробку с погнутой крышкой; от изначального свертка осталось только несколько вышитых салфеток, которые я забрала с собой. Вся моя собственность на тот момент состояла из вещмешка и одеяла, которое мне дали в лагере.

На следующий вечер я с подругами из нашей деревни поехала в чешское посольство в Бухаресте. Как и остальные девушки, я хотела получить чешский паспорт, потому что не могла больше ездить по Европе без документов. Шалом сел на поезд вместе с нами, но вышел в Сату-Маре, забрав с собой мой вещмешок. Мы с подругами поехали дальше на ночном поезде.

Я провела в Бухаресте неделю; мне выделили место в гостинице, принадлежавшей чешскому консульству. Вечером в четверг, с паспортами на руках, мы сели в поезд и поехали на север. Мы ехали всю ночь и весь день; мне казалось, что поезд движется ужасно медленно. Когда я увидела, что солнце вот-вот сядет, я забеспокоилась, что буду все еще в поезде в Шаббат[39], но тут поезд остановился и кондуктор выкрикнул: «Сату-Маре!»

Я сошла с поезда в Сату-Маре, в Румынии; я в первый раз оказалась в этом городе. Я спросила, как пройти на улицу, где жил Шалом с другом, поблизости от еврейского гетто, и добралась до его дома за минуту до начала Шаббата. Шалом уже ушел в синагогу, но я вошла и зажгла свечи.

Недельный цикл подошел к концу; я закрыла глаза и приветствовала Шаббат, с замиранием сердца ожидая нового начала своей жизни.

В ту неделю еврейский госпиталь в Сату-Маре открыл свои двери для выживших при Холокосте, возвращавшихся домой, и мне выделили койку в комнате с еще десятью девушками. В качестве символического вклада в содержание госпиталя мы занимались лущением орехов. Нам приносили орехи в мешках, а мы сидели и вручную лущили их.

Шалом каждый день меня навещал. Однажды он принес мне булочку, а в другой раз – кусок пирога. Он повел меня посмотреть обувную мастерскую, которую открыл с двумя друзьями, и показал мне город.

Однажды мы сидели, разговаривая о прошлом и будущем, и оба плакали. Шалом сказал мне, что хорошо зарабатывает, а потом ласково спросил: «Мы же поженимся, правда?»

Я снова начала плакать. Я рассказала ему, что медсестра в госпитале в Аушвице предупредила меня – у меня никогда не будет детей. Мне было больно думать о том, что я столько выстрадала, но все равно в будущем не смогу жить как нормальный человек. Я не могла смириться с фактом, что нацисты лишили меня прошлого, разрушили мое настоящее и отобрали будущее.

Шалом тут же ответил:

– О, она просто хотела напугать тебя. У нас a groyse Gott (великий Бог), и у нас будут дети.