Девочка на войне

После этой череды кошмарных грез наяву я вдвойне испугалась, когда передо мной на тротуаре появился Лука. Я аж подскочила, завидев его, когда он еще шел по Илице, и ощутила на себе его взгляд, сначала искренне любопытный, каким рассматривают человека, вшивающегося у твоего дома, а потом более пристальный, когда пытаются кого-то опознать.

Лука стал высоким и широкоплечим, нашей общей детской щуплости как не бывало, но остались и опознавательные черты – густые волосы торчком и все такая же серьезная, сдержанная улыбка. Я пересеклась с ним взглядом в тот самый момент, когда он узнал меня.

– Господи! – воскликнул он.

Мы обнялись, и в его руках почувствовалась непривычная сила. Я смущенно отпрянула, вспомнив, что наверняка пропахла потом и едой из самолета. Расцеловав меня в обе щеки, Лука подхватил мой чемодан и занес его в дом.

Его домашние сидели на кухне – бабушка вязала за столом, мать в переднике разносила тарелки с картошкой, а отец в привычной полицейской форме, забежавший домой на обед, отирал рукой с усов капельки супа.

– Взял бы салфетку, – пожурила его мама Луки.

– Мама, – позвал ее Лука, и все трое обернулись на нас.

Бака воззрилась на меня, недоумевая, что я тут делаю. Лука начал было что-то объяснять, но его мать уже опередила и взяла меня за руки.

– Ана? – спросила она. – Это ты?

– Ja sam[9], – ответила я.

Она тут же заключила меня в удушающие объятия, а папа Луки встал рядом и положил увесистую руку мне на плечо.

– Господи.

– Ана, – задумчиво пробормотала бака, пытаясь вспомнить, кто я такая.

– С возвращением, – поприветствовал меня отец Луки.

– Пойду позвоню, расскажу всем новости, – сказала его мать.

– Минутку, Айла, – я еще ни разу не обращалась к ней по имени, и мы обе очень этому удивились.

– Что такое, милая?

Она положила трубку на место и ободряюще мне улыбнулась. Я хотела было спросить про Петара и Марину. Но она так обрадовалась. Да и все остальные.

– Ничего, – отозвалась я. – Не важно.

Лука затащил чемодан вверх по лестнице, но прошел мимо гостевой спальни, забитой всяким скарбом и занятной коллекцией отслужившей кухонной утвари: надколотой фарфоровой посудой, заржавелыми чугунными сковородками и целой коробкой шумовок.

– Тут теперь бака живет.

Я вспомнила о черной одежде.

– Твой дедушка?

– Его… она еще в трауре.

– Мне жаль.

– Ничего. Такой уж возраст. В смысле, это было ожидаемо.

Меня смерть всегда заставала врасплох, но я сомневалась, что в противном случае от этого кому-то было легче.

– И все-таки, – сказала я. – Как она держится?

– Она у нас крепкая.

Лука и раньше все переносил стоически, но его безразличие по отношению к дедушке выбило меня из колеи. И тут до меня дошло, что он, наверное, уже привык к прощаниям. Он снова подхватил мой багаж, и мы пошли в его комнату. Не считая кровати побольше и компьютера, тут все было по-прежнему.

– Спать можешь здесь. А я лягу внизу.

– Я лучше на диван пойду.

– Ну как скажешь.

– Ты получил мое письмо?

Он открыл нижний ящик стола и достал целую пачку перевязанных резинкой конвертов, подписанных корявым детским почерком.

– А тебе мои не приходили?

Я помотала головой.

– Но это все давнишние. Я в прошлом месяце письмо отправляла – писала, что приеду.

– Ну, мне ничего не… А. У нас же после войны все индексы поменяли. И много улиц переименовали. Может, когда-нибудь и дойдет, они довольно долго сортируют письма, которые не распознал компьютер. А если на конверте не указать «первый класс», вообще черт знает что с ним там сделают. Слушай. А чего ты перестала писать? Вроде бы в девяносто втором?

– Не знаю. Просто испугалась, наверное.

– Что со мной что-то случилось?

– Что ты так и не ответишь, – сказала я, хотя не меньше боялась того, что он мог бы написать в ответ.

На улице, когда мы собрались вокруг стола за домом, все тараторили с такой скоростью, которой я совсем не ожидала. У матери Луки, родом из Герцеговины, было тридцать человек двоюродных сестер и братьев, и она их всех всегда приглашала. Пришла в итоге добрая половина, и они заполонили дворик разномастными стульями, созданными с разницей в десятилетия. Насколько я могла разобрать, братья с сестрами затеяли спор, с удивительной непринужденностью переходивший от рассуждений о распутстве правящей партии к сравнению двух разных марок плавленого сыра.

Лука сидел напротив меня, расплываясь в лукавой ухмылке всякий раз, когда какой-нибудь родственник просил еще стаканчик ракии – особого бренди, которое в горах варили в ваннах пожилые бабушки и продавали на обочине в бутылках из-под колы. От алкоголя я еще пуще вспотела. Уже смеркалось, но температура стабильно держалась в районе тридцати семи градусов, а я давно привыкла, что везде висят кондиционеры. Всего один шот бренди, и во рту разгорелся пожар, как будто я зажженный факел проглотила. Неужели я правда пила это в детстве? Да еще как лекарство? Как будто прочитав мои мысли, восьмилетний двоюродный брат Луки брякнул на стол стеклянную стопку и пьяно рыгнул.