Девочка на войне

Дальше по улице виднелось громадное каменное строение, выкрашенное в черный. Если с местом я не ошиблась, то это, видимо, школа, но я не помнила, чтобы здание было таким темным.

– Ходи вот так, – сказала я Луке и, высоко поднимая ноги, двинулась к школе. – Так хоть успеваешь посмотреть, куда наступаешь.

Когда мы подошли поближе, я поняла, что здание вовсе не красили в черный; почернело оно от сажи, а окна были выбиты, и занавески сожжены.

– Штаб-квартира четников, – пояснила я. – Столько женщин тут изнасиловали.

Лука с брезгливым видом сунул руки в карманы.

– Я была еще совсем маленькой, – сказала я. – А уже носила винтовку.

Наша собственная штаб-квартира должна была быть сразу за кольцевой развязкой. Но то, что от нее осталось, больше походило на поверхность Луны, чем на «Тайное убежище» – с изрытой кратерами землей и кусками цемента. Изначально мне хотелось думать, что, возможно, обитатели «убежища» подожгли здание школы и солдаты получили по заслугам. Может, жители деревни победили или хотя бы спаслись. Но теперь, глядя на осевший котлован, я понимала, что это неправда. Я обернулась на обугленное здание. На дальней стене сквозь заросли виднелась деревянная табличка, и она обуглена не была.

– Что это там? – спросила я. Лука потянулся и смахнул вьюнки, под которыми оказалась дощечка с надписью вкривь и вкось:

В память о наших соседях, заживо сожженных сербскими вооруженными формированиями во время войны за независимость Хорватии, март 1992 г. Число погибших: 79.

– Господи, – сказал Лука.

Я раздвинула остальную траву и взялась стирать с таблички золу, пока все руки не почернели от сажи. Гравировка выглядела неаккуратно, будто была сделана вручную.

– Семьдесят девять человек.

– Уверена, что городок тот самый? – спросил он.

– Да, – ответила я. Насколько я вообще могла быть уверена. Могилу не найти, деревня разрушена до основания; это и есть их главная победа. Я посмотрела в сторону, где, по идее, расстилались поля пшеницы. – А если так, то где-то в этом поле я убила человека.

Я, сама того не сознавая, направилась прямо туда.

– Мать твою, Ана, тут мины! – крикнул Лука, но меня это не остановило.

Если деревня изменилась до неузнаваемости, то поля уж тем более – ни следа пшеницы или других зерновых, один бескрайний бурьян. Недостаток соответствующих доказательств любого бы уверил в собственном безумии, мол, тебе это просто привиделось или, по крайней мере, все было иначе, чем выходит по твоим словам.

Я оказалась в середине поля, а скоро подтянулся и Лука.

– Осторожней. Подорваться, что ли, хочешь?

– Здесь я его и убила. То есть насколько я знаю.

Я рассказала ему про парня на поле, как мы вылупились друг на друга, а потом я его подстрелила.

– Может, он и не умер.

– Лука, я человека убила. Может, и не одного – как знать, я ведь стреляла из окна направо и налево. Могла еще кого-нибудь задеть.

– Но ты же защищалась.

– Я ничем не лучше их.

– Ты была еще совсем ребенком. Ты ведь даже не понимала, что делаешь.

– Нет, в том-то и дело. Когда я стреляла – и парня этого подстрелила, – мне нравилось. Я знала, что нельзя, но мне нравилось. И я не чувствовала себя виноватой.

Лука дал мне просто постоять в поле, пока не начало смеркаться.

– Солнце скоро зайдет, – сказал он.

– Знаю.

– Мины, все такое.

– Знаю.

– Пошли.

Вглядываясь под ноги, мы добрались до машины. Я кинула Луке ключи, двигатель закашлялся, потом завелся, и Лука подправил заслонку.

– Как думаешь, кто сделал эту табличку? – спросила я.

– Какая-нибудь церковь из городка по соседству или некоммерческая организация. Сейчас все силы брошены на подсчет. Этот проект зовут «Книгой мертвых». Хотят всех перечислить поименно.

– А как же родители…

– Отец о них уже сообщил.

– Спасибо, – ответила я.

– Если это правда то место, где твоих родителей… нам стоит сообщить и об этом тоже. У них же есть собаки и рентген-аппаратура всякая для поиска могил.

Я достала карту и сделала пометку.

– Ты не убийца, – сказал Лука, и мне хотелось в это верить.

По дороге на юг с нарастающей частотой стали мелькать рекламные щиты со смутно знакомым мне лицом; не сразу, но в итоге я узнала в нем генерала Готовину Только вместо популярных националистских лозунгов времен моего детства плакаты теперь обрамлял другой текст: Heroj, a ne zločinac. Герой, а не преступник.

– А это что такое? – спросила я, когда мы проезжали очередной плакат.

– Это в связи с переговорами о вступлении в ЕС. Чтобы получить членство, приходится всячески доказывать, что мы проводим «мирную политику». Полицейским даже пистолеты сдать пришлось. А еще им придется сдать всех военных преступников.

– А у нас такие есть?

– По их словам, есть.

– Чьим это? Четников?

– Представителей ЕС, – ответил Лука. – И четников теперь нельзя так называть. Это оскорбительно.

– Они же сами назывались четниками. И пели свои мерзкие песни.