Девочка с самокатом

Лилит смогла бы, а значит, она тоже сможет. Так Эмбер говорит себе, когда они берутся за первый ящик (она не знает, Джулиан там или Люк, и не решается спросить, и поднимать крышку тоже боится), когда они рывком поднимают его и кладут на язык. Плечи саднит, а ноги начинают дрожать, но, по крайней мере, ей больше не страшно. Только грустно, ужасно грустно, ещё хуже, чем было, когда под утро она дочитывала интересную книгу и там, по воле автора, умирал любимый герой.

Странно, тогда она плакала до рези в глазах, а сейчас почему-то не может.

Может только делать, что нужно, и смотреть на себя будто со стороны, как из зрительного зала в театре. Хавьер рассказывал ей про театры, и Эмбер потеряла счёт ночам, когда засыпала, мечтая перенестись в прошлое и увидеть хотя бы одно представление. Ей хотелось бы увидеть сложные декорации, и яркий грим, и преувеличенно эмоциональную, но вместе с тем искреннюю, насколько это вообще возможно, игру актёров, услышать их реплики, но вместо этого ей приходится смотреть на то, как огонь пожирает деревянные ящики, и слушать работника крематория, хотя хотелось бы не слушать. Он хвастается, мол, печи хорошие, главное, бросить в них побольше угля да вручную повернуть регуляторы, и тогда через час всё будет готово. Правда, сгорают только мягкие ткани, мышцы и кожа, глаза, волосы, ногти, а вот с костями нужно возиться – заталкивать в специальный аппарат и перетирать их в муку.

А Чарли пьёт, и некому помогать.

Чарли пьёт, потому что не может выносить всего этого, но как тут не выносить, если нужно. Если нужно распихивать тела по деревянным ящикам и сжигать в этих хороших печах, предварительно бросив в них побольше угля? Нельзя же оставить тела валяться на улице, нельзя же просто закапывать их где попало, что поделать, такова жизнь, кто-то должен выполнять и эту работу.

Эмбер слушает его и кивает. Кто-то должен выполнять и эту работу.

Жизнь не стоит на месте, ни на секунду не останавливается, и даже конец света для неё – совсем не конец. Поэтому кто-то должен выполнять эту работу, а кто-то – другую, кто-то должен это и то, но никто…

– Никто не должен умирать в одиночестве, – озвучивает она недавнюю мысль.

Что-то, чему Эмбер не знает названия, раздирает её изнутри.

Калани обнимает её за плечи, притягивая к себе, и ей становится легче. Он не обещает, что она не умрёт, потому что никто не может такого пообещать, но, по крайней мере, ясно одно: даже если с ней что-то случится, она не одна.

– Девочка с самокатом, – говорит Калани ей на ухо, – ты никогда не будешь одна.

– 9-

Искры, трепещущие за прозрачной заслонкой печи, ещё танцуют у неё перед глазами, когда, пробираясь в собственную комнату путаными гостиничными коридорами, она слышит крик. Хриплый, сорванный, очень короткий, как будто прижатый к губам чужой грубой ладонью, он обрывается, только-только начавшись, но нескольких секунд хватает для того, чтобы понять, кто кричал.

Не раздумывая, Эмбер срывается с места.

На бегу она вспоминает, что ещё час назад была уверена: сегодня больше не придётся ни ускоряться, ни нервничать, лимит дневных переживаний исчерпан, куда ещё больше, – но уже видит себя будто бы со стороны. Она бежит по коридору, волосы закрывают лицо, ноги в тяжёлых ботинках мощно ударяются в пол, руки работают из стороны в сторону…

Говорят, человек вынослив и может бежать очень долго, но очень долго ей ни к чему. Достаточно добежать до первого поворота и выскочить из-за него, чтобы тут же остановиться, будто налетев на невидимую, но вполне ощутимую стену, потому что впереди творится самое страшное. Даже по сравнению с зомби, которых ей уже не раз удавалось оставлять за спиной.

Впереди – Роджер, замерший на середине движения. Напряжённая спина, разведённые плечи, сейчас они кажутся шире, чем когда бы то ни было, расставленные руки с пальцами, собирающимися то ли схватить, то ли сжаться в кулак. Поза агрессии, поза атаки. А на полу, у его ног – Дженни. Дженни с растрёпанными светлыми волосами, расплескавшимися по тёмной древесине как молоко. Дженни с худым, почти детским лицом и ужасом в огромных глазах, которые раньше всегда смотрели спокойно и дерзко. Дженни с кровью на остром подбородке и на вишнёвых губах. Дженни, стягивающая рукой разорванный ворот футболки и даже не пытающаяся подтянуть джинсы, сорванные почти до колен.

Выдранная с мясом пуговица сверкает в щели между досок.

Эмбер не говорит ничего, чтобы обозначить своё появление, но Роджер всё равно поворачивается к ней. Сейчас он совсем не похож на себя обычного, кажется огромным, будто кто-то взял и увеличил его, накачав злобной мощью и силой. Его тяжёлая челюсть чуть вздрагивает, будто он собирается что-то сказать, но потом перекошенное лицо каменеет. Он в ярости. Ещё бы ему не быть в ярости: его не только прервали, но и увидели, а значит, кто-то может об этом узнать, и…

И мысли заканчиваются, когда Эмбер, опустив глаза, видит его расстёгнутую ширинку.