Девочка⁰

Отца очень вежливо поперли из епархии. Очень вежливо – это значит велели отдохнуть после случившегося, прежде чем снова возвращаться к службе. На самом же деле за этим стояло глубокое недоверие к нему как к священнику. Пока шли доследственные проверки по факту суицида в храме, по городу поползли разные слухи: от совсем мистических – что бедным мальчиком овладели бесы – до сугубо психологических, мол, Гордея изводил отец-тиран. Так или иначе, подобная трагедия в судьбе священнослужителя ставила под вопрос его компетентность. Люди перестали доверять папе, считая, что у хорошего попа дети не вешаются.

Так что вскоре отец решил отправиться в Москву, чтобы, как он это сам назвал, «прощупать почву» – быть может, примут в столичную епархию. Папе очень хотелось уехать туда, где о нас никто не слышал, но я начинал сомневаться, что найдется такой город – поступок Гордея прославил нашу семью на всю страну.

Накануне папиного отъезда мне впервые со дня смерти приснился брат. В моем сне стоял безмятежный летний день, мы гуляли с Гордеем по городу – но не потому, что шли на крышу, и не потому, что планировали стрясти с кого-нибудь денег, а просто так. Кажется, при его жизни мы ни разу не гуляли просто так.

Когда солнце начало клониться к закату, Гордей спросил, хочу ли я посмотреть на город с высоты церковной колокольни.

– Хочу! – радостно ответил я, но ощущение спокойствия тут же сменилось гнетущим ужасом.

Зачем я согласился?!

Мы оказались в церкви, перед длинной витиеватой лестницей. Если посмотреть вверх – лестнице не видно конца. Гордей быстро начал подниматься, а я – следом, но почему-то мне подъем давался не так легко, как ему. Ноги отяжелели, и я еле-еле ими перебирал. Гордей тем временем опережал меня на несколько пролетов. Я хотел крикнуть, чтобы он подождал, но точно потерял голос.

В какой-то момент я снова поднял голову, пытаясь разглядеть брата, но не увидел его. Тогда силы вернулись ко мне, и я побежал – все выше и выше, однако лестница казалась бесконечной и просто насмехалась надо мной. Гордея я так и не увидел.

В конце концов я влетел в тяжелую деревянную дверь и понял, что за ней и есть выход на колокольню. Но дверь была заперта. Это напугало меня, я начал гадать, куда делся Гордей? Если бы он пошел вниз, я бы встретился с ним на лестнице, а если поднялся сюда, то дверь была бы открыта…

И хотя тревожный страх присутствовал внутри меня на протяжении всего подъема, его причины мне вспомнились только тогда: Гордей там повесился. Во сне я решил, что он делает это прямо сейчас, пока я стою за дверью, и что у меня есть шанс его остановить. Я лихорадочно дергал за ручку, бился плечом, разбегался и ударялся всем телом, но дверь оставалась неподвижна, она даже не скрипнула и не пошатнулась – настолько безразличны ей были мои старания.

Отчаявшись, я начал дергать ручку туда-сюда и, плача, умолять:

– Гордей, пожалуйста, не делай этого! Пожалуйста, давай вернемся домой, давай спустимся отсюда вместе! Я боюсь оставаться здесь одна!

Я кричал, пока не обнаружил себя стоящим в квартире, в темноте, и дергающим ручку двери туалета. Наяву.

Мама была уже здесь, в коридоре, и я видел, как тревожно блестят ее глаза.

– Что ты делаешь? – испуганно спросила она. – Тебе нужно в туалет?

– Нет, – только и ответил я.

Взяв за плечи, мама отвела меня обратно в комнату и уложила в постель. Включила настольную лампу.

– Я оставлю свет, может, так будет спокойней, – произнесла она, прежде чем выйти.

Я повернулся на бок. При свете лампы мне было видно, что рядом, в кровати Гордея, никого нет, и от этого стало только хуже. Я не спал до самого утра и слышал, как в шесть часов поднялся и начал готовиться к отъезду отец.

В те дни, что его не было, мы впервые остались с мамой вдвоем так надолго. Она много плакала: морщинки вокруг ее глаз, на лбу и щеках стали глубоко очерченными линиями, грубо исполосовавшими все лицо. Мама постарела. Я знал, что когда-нибудь это случится, но не думал, что так скоро и в один момент. Когда мы с Гордеем были маленькими, мама говорила, что родила нас в помощь друг другу: однажды их с отцом не станет, но мы с братом сможем рассчитывать друг на друга и никогда не останемся совсем одни. Я тревожился: что же теперь? Кто будет рядом со мной, когда умрут родители? Неужели я буду совсем один слоняться по взрослой жизни?

Я видел, как мама отчаянно хочет найти ответы, как пытается зацепиться хоть за что-нибудь, любую мелочь, которая смогла бы объяснить ей поступок Гордея. Я не решался отдать ей ту бумажку, которую каждый день носил в джинсах. Когда она заметно истрепалась, я убрал ее в нагрудный карман школьной рубашки. Эту рубашку я теперь редко надевал, потому что родители разрешили мне не ходить в школу, пока все не утрясется.