Джоан не считала дней и не следила за временем, но, по ее мнению, она провела в деревне по крайней мере дней десять, когда решила, что пора уходить. Олив Сибрук уже должны были сообщить об исчезновении дочери. Даниэль тоже наверняка был в курсе. Роберт Гибсон, очевидно, винил себя и не щадил времени и сил, разыскивая ее, а Рори пребывал в отчаянии. Джоан наконец поняла, какой вопрос хочет ему задать: она собиралась выяснить, каковы его чувства к ней. Что, если он придумал историю с женитьбой лишь для того, чтобы оставаться поближе к Даниэлю? Она была готова спросить об этом напрямик. Ее жизнь принадлежала ей, и у нее было право решать, как поступить. Хотя люди, которые о ней заботились, также имели на нее права, которые Джоан не могла игнорировать. Постепенно пришло понимание, что она не Мод Викери, а жизнь в горах совсем не то, чего она хочет. Каждый день она высматривала худую, сильную фигуру Салима, ожидая, что он вернется в деревню, обратно в ее жизнь. Он
Вскоре после этого, в один из тревожных дней, когда дул неутихающий холодный ветер, Салим вернулся. Джоан помогала маленькой молчаливой девочке по имени Салва наполнять водой кувшины, когда увидела, как он идет по верхней террасе, недалеко от подножия стены, и спросила себя, не ее ли решимость каким-то образом заставила его возвратиться. Внезапно вскрикнув, она выпрямилась и выпустила из рук кувшин, который упал в воду с громким плеском. Салим повернулся и, увидев Джоан, с улыбкой помахал ей. Он был весь увешан оружием, и его лицо выглядело утомленным, чего нельзя было сказать о фигуре. Засмеявшись, Салва произнесла несколько слов понимающим тоном, и Джоан не понадобилось знание арабского, чтобы догадаться об их значении. Она достала полный кувшин со дна водоема, поставила его на землю и отправилась встречать гостя.
– Ты до сих пор не научилась скромности, Джоан, – сказал Салим. – Оманская девушка никогда бы так не закричала.
– Восклицание вырвалось против воли, – ответила Джоан, едва переведя дыхание. – Я ни с кем не говорила с тех пор, как вы ушли.
– Тебе было одиноко? – проговорил он и схватил ее за руку, которой она собралась снять никаб. – Ты не должна этого делать, мы здесь на людях.
– Нет… хотя, вообще-то, да, чуть-чуть, – призналась она. – Но я много думала.
– Пойдем в дом, там ты мне все расскажешь.
– Ладно, только позвольте отнести кувшин с водой, за которой меня послали. – Они вернулись к водоводу вместе. – Как вы, Салим? Что случилось? Мы слышали звуки бомбежки и много взрывов.
– Со мной все хорошо. Самолеты бомбят наши пещеры и сторожевые посты. Во всяком случае, пытаются. Скалы не обращают на них внимания, так же как и мы.
– Почему вы вернулись?
Джоан не терпелось узнать, в чем дело, и она не могла дождаться, когда он наконец ей все расскажет.
– Я пришел, чтобы забрать тебя. И еще чтобы предупредить об опасности…
– Вы заберете меня на плато? – прервала его Джоан, и Салим нахмурился:
– Да. Но сперва я должен тебе кое-что рассказать.
Джоан на мгновение закрыла глаза и, не останавливая шага, замолчала, потому что его «да» было таким волнующим.
В глубокой тени дома они сели на пыльном коврике и приготовились к разговору. От Салима пахло дымом и застарелым потом. Под ногтями была грязь, и когда Фариза подала еду, он набросился на нее с жадностью, которая говорила о долгих лишениях.
– Солдаты султана пытаются перекрыть каждую тропку, ведущую на плато. Они хотят уморить нас голодом или принудить к тому, чтобы мы по глупости обнаружили наши позиции. Они все время, да,
Салим говорил с напором, с мрачной уверенностью, которые не очень убеждали Джоан. Казалось, он пытается убедить самого себя. Но мысль о вероломных оманских проводниках и о том, что ее брат может попасть в засаду, заставила ее похолодеть. Как будто почувствовав это, Салим взглянул на нее и замолчал.
Он некоторое время ел, изредка обмениваясь с Фаризой короткими замечаниями на арабском языке.
– Она говорит, что для безбожной язычницы ты не такая уж и обуза, – с улыбкой сказал он Джоан, вкратце передавая содержание разговора. – Говорит, ты ей помогаешь.