Девушка кормившая чаек (СИ)

Спохватившись, я закрываю рот. Засмотревшись на молодых священников, я совсем забыла, что для всех, с самого утра, я — любовница Филиппа. мы поссорились, я ушла, он нашел меня и мы всю ночь любили друг друга, словно животные. Он уехал сейчас, но обязательно вернется к вечеру, чтобы любить меня снова.

Примерно так. Плюс-минус пара подробностей, если кто-нибудь будет настаивать.

Не обнаружив никого знакомого в зале, я захожу на кухню. Разговоры смолкают. Со всех сторон меня подозрительно рассматривают коллеги. В особенности — Адина.

— В чем дело, Ви? — спрашивает Мария. — Что-то случилось?

— А-а? — тупо переспаршиваю я, все еще глядя через окошко в зал. — А-а! Нет. Зашла поздороваться...

— Ну, здравствуй! — говорит Янек и яду в его тоне хватит на всех.

И он еще смеет уверять, что Лона — тупая. Ей Мэтт Бомер, по крайней мере не говорил, что она его сексуально не привлекает. Я Янеку говорила. Раз так двадцать на этой неделе. И это лишь вторник.

— Я себе овсянки сварю? — спрашиваю я Марию. Та кивает и хлопком велит собравшимся немедля возвращаться к работе.

С миской в руке, я перебираюсь к Наташе. Она занята разгрузкой посудомойки, но услышав мои шаги, поднимает голову. Мы улыбаемся друг другу, как две сообщницы. Как две сытые, урчащие от блаженства кошки.

— Видела ребят? — спрашивает Наташа и закатывает глаза. — Беннедикт Райнер!

Этим все сказано. Отец Беннедикт занимает в рассказах Ральфа то же место, что Дракула в румынском фольклоре.

Невротик, маразматик, педант. Почти что святой. «Почти что», потому что для получения законного статуса, кандидату необходимо умереть мучительной смертью. Такое чувство, что своим поведением отец Райнер пытается спровоцировать каждого ближнего нарушить заповедь «Не убий».

— С другой стороны, — говорю я, — мне кажется, это секси.

— Мне тоже, но большинство мирянок охреневает от благочестия и не пытается никого соблазнить... Слава богу!

— Возблагодарим же Господа, в своей милости пославшего старику маразм.

— Аминь!

Как, оказывается, приятно иметь подружку. Такую, которую понимаешь без слов. Которая тебя понимает. У которой мозги на месте. Ясно, что Наташе тоже не молитвы всю ночь читали, но вместо того, чтобы обсуждать это, вульгарно опошляя момент, мы просто смеемся, не сводя друг с друга таинственно сияющих глаз.

— Да, кстати, — говорит она вдруг. — Я не хочу ничего предсказывать, но твоя свинья сегодня перекрасилась в рыжий. И опять же, не хочу каркать, но есть только один отец Ральф, любивший тициановские локоны.

— Что ж, — говорю я кротко. — Вот пусть он и отбивается. Ты слышала, что он вчера устроил на променаде?..

***

— Поверить не могу! — шипит Лона, приперев меня к стенке.

Со стороны, наверное, мы выглядим, как фонарный столб и врезавшийся в него мини-смарт.

— Поверить не могу, что ты позвала на вечеринку Наташу, а не меня!

У меня кончается воздух. Лона — это не просто автомат по непрерывному поглощению пищи; это еще и генератор по производству несовместимых с жизнью иллюзий!

Во-первых, не было никакой вечеринки. Было вранье по поводу того, что Наташа и Хади делали в «люксе». Во-вторых, какое право Лона имеет требовать, чтобы я куда-либо звала ее?

За два года работы здесь, у нее уже образовалась небольшая компания из горничных, прачек и кладовщиц, с которыми она дружит против стройных и красивых литовок. Поговаривали, что в ресторан Лона попала стройной. Но на работе разъелась и даже Филипп не может ее уволить. Придется разбирать кирпичную кладку у двери, чтобы ее прогнать.

В свою компанию она ни разу не пригласила меня. И в глубине души меня, как немку, это неприкрытое небрежение всегда задевало.

Наташа, говорила, что у красивых женщин нет национальности. У нас, мол, лишь один этнический враг — завистливые уродины. Жаль, что тогда я не знала о ее связи с Хадибом. Это могло помочь нам организовать особый кружок. Теперь уже поздно. И эта мысль возвращает меня к вопросу о том, почему я не пригласила Лону на воображаемую вечеринку в «люксе».

— С чего я должна была приглашать тебя?

— В смысле?! — Лона аж на шаг отступает, чтобы поглубже вдохнуть. — Мы — лучшие подруги! Разве не естественно познакомить меня с твоим братом? Тем более теперь, когда ты с его другом встречаешься и знаешь, что он — не гей!

Мои глазные яблоки грозятся выпасть.

Запрыгать по грязному полу, как теннисные мячи. Из вороха мыслей, воспоминаний и чувств, я выуживаю три. Во-первых, теперь мне ясно, чего ради мы стали подругами. Во-вторых, лежащий на месте «Оттенков» томик «Поющих в терновнике», обретает новый, немного зловещий смысл. В-третьих, с Ральфом Лона говорила лишь один раз: он искал меня вчера вечером, но уже успела прикинуть, как его соблазнить.

— Тебе что же, хватило трех минут, чтобы понять, что он — не мудак и в него влюбиться?

Лона краснеет очень глупо хихикает. Видимо, поэтому образ Анастейши Стил здесь больше неактуален. По всей вероятности, три жидких локона морковного цвета призваны изобразить водопад тициановских волос Мэгги Клири.