Девушка кормившая чаек (СИ)

Забавно, когда о нем рассказывают на кухне, можно решить, что стоит ему появиться, как кто-нибудь подкрадется сзади и вилку ему в спину вонзит. Когда он сам в зале, девушки распушились и сладко так улыбаются.

Я подхожу.

— Вы — грешница? — спрашивает Ральф строго и кладет ладонь мне на лоб. — Молчите! Я знаю, что грешница. Все женщины изначально грешны. Не правда ли, отец Бенедикт?

Глаза отца Бенедикта Райнера часто-часто моргают. Губы дрожат, словно он хочет что-то сказать, но не может пошевелить языком. Ральф величественно, как кардинал или даже сам Папа, разводит руки.

— У нас сегодня акция. «Обними священника и получи отпущение!»

— Не знаю, падре, — говорю наобум. — Я вообще-то не католичка.

— Я боюсь, что этими словами вы себе путь в Рай не облегчите, — укоризненно возражает Ральф. — Ну, иди же ко мне, дитя!

У отца Бенедикта отваливается челюсть, когда Ральф с театральной страстью во взоре, распахивает объятия. Старик вытирает ладонью рот. Недоуменно оглядывается по сторонам и убедившись, что никто не вмешивается, нерешительно постукивает Ральфа по боку.

— Отец Дитрих!

Тот обрачивается.

— Да-да, ваше преподобие?

Хадиб отвернулся к окну и трясется от смеха. Да и за остальными столиками вдруг оживились. И становится ясно, что не такие уж они возвышенные. Толкают друг друга локтями и по-мирскому ржут.

— Что вы делаете?! — беснуется потенциальный святой.

— Спасаю душу для церкви...— сообщает Ральф, гладя ладонями мою спину. — Ммм, как хорошо! Хотите попробовать?

— Отец Ральф! — шипит отец Бенедикт. — Немедленно оставьте в покое эту несчастную девушку! Вы слышите?!

— Не раньше, чем она уплатит церковный налог.

— ОТЕЦ! ДИТРИХ!

— Ну, хорошо! — Ральф разжимает руки и садится на стул. — После завтрака, жду вас в церкви! С белым полотенцем.

Отец Бенедикт смотрит на него с суеверным ужасом, затем на меня. Опять на Ральфа. На меня.

— Что? — отвечает тот так невинно, словно только сейчас заметил шок своего патрона. — Ватикан вернул священникам право первой ночи. Епископ занят, так что придется вам. Пока что записались тридцать три девственницы. Если не справитесь, зовите меня. Я принесу вам виагру.

— Никакого уважения! — шепотом рычит отец Беннедикт и падает на стул, трясясь от ярости и силясь взять себя в руки. — Вы совершенно потеряли всякое уважение...

Ральф выбирает по столешнице дробь и встает.

— Вы правы, — говорит он смиренно. — Я не достоин находиться с вами за одним столиком, —обнимает меня за плечи. — Идем, красотка. Я расскажу тебе о первородном грехе. Меня зовут Ральф, но ты можешь называть меня «падре».

***

Мы выходим на терассу и усаживаемся за столик под навес, подальше от остальных. С безопасного расстояния наблюдаем. После краткого, но динамичного разговора по телефону, отец Бенедикт снимается с места. Не оборачиваясь в нашу сторону, бредет к буфету с холодными закусками, явно не до конца осознавая куда и зачем идет.

— Еще один звонок епископу и Райнер увидится с Создателем несколько раньше срока, — Ральф короткой улыбкой благодарит Марию, которая принесла кофейник и разливает кофе.

Мне не до его церковных интриг. Погода чудесная, солнце сияет, словно золотая медаль. Море шумит и даже чайки кричат нежнее и плотояднее. Я маленькими щипчиками выковыриваю из вазочки сахар. Мне всегда до одури нравился этот сахар: белые и коричневые кусочки неправильной формы. Словно отколотые вручную от сахарной головы.

Я люблю коричневый.

— Как в моих мечтах: сидеть на терассе и завтракать, любуясь рассветом, а не бегать, собирая использованные тарелки.

— Ты стала ближе к своим мечтам, когда ушла, не закончив школу.

Я лучезарно улыбаюсь в ответ: девушка, у которой накануне весь день был секс, не может сердиться.

— У меня любовник — миллионер, — говорю я, упершись взглядом в Адину, которая уже полчаса расставляет чашки на соседнем столе. — Эй, хватит подслушивать!

Она не ведет и глазом.

Тогда оборачивается Ральф. Он может быть святой добротой, когда хочет. Но в свободное от работы время, Ральф мог бы охлаждать глазами напитки. На расстоянии. Адина — не лимонад, но даже ей под силу сообразить, когда шипеть и разбрасывать брызги, а когда — охладить свое любопытство и молча уйти.

— Фактически, — нежно улыбаясь, напоминает Ральф, поворачиваясь ко мне, — он — твой отчим.

— Учитывая, что твоя чокнутая не помнит, кто мой отец, с чего я должна запоминать всех отчимов... Тебе что-нибудь говорит имя «Фридрих Бауэр»?

Ральф качает головой. Впервые он говорит со мною, как с взрослой и это наполняет меня осознанием собственной значимости. Хочется делать и говорить лишь что-то по-настоящему важное.

— Вон тот, мелкий тип в фуражке. Кружит вокруг Райнера, не решаясь завести разговор.

Ральф оборачивается, опираясь локтем на стол, предоставив зрителям возможность убедиться, что тренируется он по-прежнему часто и продуктивно. Черный рукав сутаны облегает бугрящиеся мускулы и какая-то женщина, глядя на него, говорит подруге:

— Какой перевод ресурсов...