Девушка кормившая чаек (СИ)

— Мое второе имя — Маргарет, — сообщает она, подкручивая пережженную в погоне за книжными героинями прядь. — Маргарет! Ну?.. Сокращенно — Мэгги. А он — Ральф.

Сраженная ее логикой, я поднимаю отвисшую челюсть. Если меня назвали Вереной, должна ли ежемесячно разрабатывать новые модели для тех, кто любит вязать?

— Я всю ночь не смыкала глаз! — сообщает Лона взволнованно. — Все думала о том, как он на меня смотрел.

Она быстро оглядывается по сторонам и делает шаг ко мне.

— Ты должна организовать нам встречу! — восклицает Лона с решимостью шекспировской малышки Джульетты. — А дальше я сама.

— Что — «сама»?

— Соблазню его!..

Ее глаза пылают ярко, как волосы. Я вижу в них отражение пролетающих в голове видений.

Вот, на берегу моря в багровом отблеске садящегося за морем солнца возникает увитая белыми цветами беседка. У алтаря, весь в белом томится в ожидании Ральф, а по красному бархатному ковру, к нему шествует Лона. В платье с узким корсетом и пышной обильно ушитой рюшами юбкой.

Похожая на торт со взбитыми сливками.

От изобилия ее внутренний ценностей, Ральф может лишь задыхаться. От восторга у него не хватает слов.

Картинка сменяется и я вижу сад, усыпанный белым вишневым цветом. За цветущими вишнями виднеется белый дом в колониальном стиле. Лона выносит на терассу поднос с лимонадом. Их с Ральфом первенец, обгоняет ее. Переваливаясь на пухлых ножках бежит по ступеням, а навстречу ему бежит Ральф, только что вернувшийся с работы-не-в-церкви. Лепестки, похожие на рисовые зерна, запутались в его густых черных волосах. Он наклоняется и подхватывает ребенка на руки.

— Папа! — кричит малыш.

Они вместе идут к крыльцу, где томно прислонившись бедром к колонне крыльца, их ждет святая женщина — Лона, подарившая им такое счастье

Страстный поцелуй, объятия. Финальная мелодия. Титры.

Настоящая Лона сладострастно вздыхает и дважды моргнув, чтобы смахнуть слезу, переносится в реальность.

— Мы станем сестрами!

Судорожно нащупав спиною дверь, я вылетаю из кухни. История повторяется. Куда бы мы не переезжали, находится сумасшедшая, которая уверена, что породниться с нею — моя мечта. Им почему-то кажется, что дело только в моем согласии и никогда не приходит в голову, что у Ральфа есть какие-то собственные представления о том, на ком жениться.

Лишь позже, когда спадает первое возмущение, я отстраненно припоминаю, что отец Ральф принадлежит Церкви.

Но это, похоже, вообще никого не волнует.

Глава 3.

«НЕСВЯТОЙ»

— Я заказывал отдельное блюдо к девяти часам, но хотел бы чтобы его сделали раньше, — отрывисто говорит Бауэр. Тоном человека, которому рассусоливать некогда. На нем — фуражка и белоснежный пиджак с золотыми пуговицами.

Алекс, который сегодня работает на стойке с омлетами, кивает, что-то говорит, продолжая невозмутимо орудовать лопаткой. Между бровей у него пролегла морщинка, словно придется зажарить собственные яйца.

— Кто может принять заказ? — уточняет Бауэр, вертя козырьком.

В зале на миг повисает молчание.

Я оборачиваюсь и вижу, что в ресторан в сопровождении незнакомого мне пожилого священника вошел Ральф. Вид у обоих чрезвычайно торжественный, словно у инквизиторов и зале не сговариваясь, переходят на шепот.

Стихает смех.

Даже стук о тарелки ножей и вилок, казалось стал тише. Не зная, чем объяснить подобный приступ массового почтения, я вдруг осознаю, что сама стою затаив дыхание и смотрю на вошедших.

Выражение лица у пожилого священника, словно он страдает бессонницей и запором. Отец Бенедикт Райнер во плоти. Первый личный секретарь епископа. Ханжа и нытик о котором Ральф так часто рассказывает. Я с любопытством сравниваю реального отца Райнера с мысленным образом и чувствую себя немного разочарованной. Я представляла себе дряхлого фанатичного старикашку, который испражняется белыми голубками.

Но отец Райнер, хоть ему и за шестьдесят, вовсе не выглядит дряхлым и выжившим из ума. Он высокий, но не толстый, как большинство священников в его возрасте. Благообразно сед и держится очень прямо. Не исключено, что в молодости, он был красивым мужчиной.

Разве что, выражение лица странное. Быть может, правда, запор?

Я хмыкаю, сама над собственной шуткой и отец Райнер вскидывает на меня равнодушный взгляд. Я тут же приветливо улыбаюсь, но вместо того, чтобы улыбнуться или кивнуть в ответ, как делают воспитанные люди, старик Райнер замирает с приоткрытым ртом. Приписав его ступор своим выдающим анатомическим особенностям, я хмыкаю еще раз. Только про себя. Как знать, может быть, отец Бенедикт глубоко осуждает женские груди, как мать Кэрри из романа Стивена Кинга? Может быть, они сбивают его с благочестивых мыслей.

Я все еще улыбаюсь, когда подхожу к ним, но не успеваю сказать и слова. Слово уже берет Ральф. Его зеленые глаза сверкают в предвкушении хорошей, но явно злой шутки.

— Фройляйн, — произносит он строго. — Нет-нет, — говорит он обернувшейся на его зов Сондре. — Вот вы! Да. Вы можете подойти сюда?