Девушка кормившая чаек (СИ)

Мы беззвучно смеемся, прильнув друг к другу. Даже мысли не возникает, что тетя услышит и явится сюда, к нам. Просветить по вопросам блуда и созревания. Это Эльке Энгель не имеет права спать с молодыми парнями. Ральф, если это вдруг взбредет ему в голову, может меня по ночам в подвале пытать. Если он, как приличные люди, не собирается афишировать нашу связь, тетя, как приличная женщина — слова ему не скажет.

Мне интересно, приличный ли человек Филипп.

Он спускается к завтраку ровно в восемь. В белой рубашке, при галстуке. Пиджак висит на руке, как щит и взгляд, — суровый, прямой, как у мальтийского рыцаря. Ральф оборачивается и присвистывает.

— Не слишком ли элегантно для нашего скромного круга?

— Я уезжаю, — отвечает Филипп.

Таким тоном, словно это объясняет мазохистскую выходку с галстуком. Каждый приличный мужчина, наверное, должен напялить галстук, если собирается провести за рулем семь часов кряду. Или, пять, учитывая его манеру водить. Ральф закатывает глаза и не спрашивая, достает еще одну чашку. По дороге к шкафчику, он выразительно указывает глазами на широкую, прямую как стенка, спину.

— Девушка, сделай-ка его Сиятельству добрую тарелку овсянки, — говорит он басом, явно подражая какому-нибудь трактирщику из старого фильма. — Да поживей, не видишь? Господин граф не в духе!..

Ответным взглядом его сиятельства можно разрубить пополам бревно.

— Зато ты, в духе!.. Хомяк.

К счастью, Ральф чрезвычайно взглядоустойчив.

— Я бы предпочел «жеребец», — говорит он со скромным достоинством, — «хомяк» — это для таких, как твой новый друг Бауэр.

Он ставит перед Филиппом чашку и пока я вожусь с кашей, спрашивает:

— Какие новости в свете? Говорят, вы собираетесь в оперу. Что станете смотреть? «Отелло»? или, может быть «Аладдин»?

Я не вижу лица Филиппа, но скрип его зубов слышу даже стоя на кухне. Опасаясь, что они подерутся, а я это пропущу, я торопливо бегу в гостиную держа дымящуюся тарелку перед собой.

— «Нотр-Дам», — отрезает Филипп. — Оставь это, Эсмеральда. Я не хочу завтракать.

Ральф улыбается, ослепительный и загадочный.

— Может быть, расскажешь, что на тебя нашло? Вокруг Эсмеральды толклось так много парней, что я не могу так с ходу определиться...

— Вокруг Верены, тоже, как выяснилось, немало, — он снимает с руки пиджак и помахав в воздухе конвертом, кладет на стол.

Конверт фирменный. От доктора Элизабет Мередих, гинеколога. У меня сжимается сердце.

— Поздравляю, отец. Вы станете папой!

У меня настолько явно отлегает от сердца, что Ральф фыркает:

— Из Ватикана, что ли, прислали?

Он-то знает, что будь я беременна, училась бы делать аборт при помощи крючка и вязальной спицы.

— Из клиники.

— Это какая-то ошибка, — говорит Ральф, но конверт берет и разворачивает бумаги. Я заглядываю через локоть и у меня глаза на лоб лезут.

Там целый ворох диагнозов!

— Ну-ка, ну-ка, — говорю я, охрипнув и дрожащими руками разглаживаю бумаги.

Поликистоз яичников... Филиппу, быть может и невдомек, но эта болезнь вызывает особые изменения в организме. В частности, лишний вес и еще более лишнюю густую растительность.

— Вот же гадина! — говорю. — Как она вообще посмела!.. Кто на нее вообще залез?!

Предательство Лоны не укладывается в голову. Как и ее беременность. Как и то, что она осмелилась воспользоваться моей страховкой. Неужели, настолько глупая, что не сообразила: я догадаюсь, как только придут счета.

— Кстати, а почему ты...

— Я позвоню в клинику, — перебивает Филипп, оглядываясь в поисках телефона.

— Какого черта ты мои письма вскрываешь?!

— Его сунули в пачку к моим, — как-то неловко врет он.

— Правда?

Я понимаю, что все это — лишь предлог. Он пытается заставить меня напасть, чтобы гордо вскинуть голову, обидеться и уехать.

— Эта «беременность» — единственная причина?

Как приятно иметь за спиной мужчину, который может задать вопрос напрямик. Я с благодарностью передаю эстафету Ральфу.

— Одна из, — признается Филипп. Он тоже все для себя решил и идет навстречу, не пытаясь увиливать. — Вы оба все правильно поняли, поэтому, давайте обойдемся без сцен.

— Говорила же, — я смотрю на Ральфа в упор, — а ты ржал...

— Он же жеребец, — полируя ногти, роняет Филипп.

— Она считает, что ты влюбился в Ульрике, осел.

Рука Филиппа застревает на полпути, подбородок взлетает вверх, а из глаз в мою сторону летят молнии.

— Ты с ума сошла?!

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем. Дальше вы — сами.

— Филипп...

Он останавливается. Но лишь потому, что я стою на его пути. Времени в обрез: Филипп уже поднимает руку, чтобы отодвинуть меня с дороги.

— Я знаю, что вы любовники! — выпаливаю я.

У него что-то вспыхивает в глазах. В глубине зрачков. Словно усилием воли, Филипп подавил в себе давний стыд. Он глубоко моргает и когда открывает глаза, то глядит на меня очень ровно, в упор. Так ровно, словно это известие его не смущает. Вот только лицо его выдает; красные крапивные пятна на побелевших щеках. Значит, все еще смущает. Даже если он и пытается примириться с этой частью себя.

— Ви! — тусклым голосом начинает Ральф. — Ей богу, сейчас не время.

— Да все нормально...

Филипп нехотя поднимает ко мне глаза.