Девушка по имени Йоханан Гелт

Санта-Клаус оторвался от телевизора и взглянул на меня с такой откровенной досадой, что я впервые поняла: ему не нужно никакого оружия! Во всяком случае, сейчас, на этом этапе. Он просто морочит мне голову, тянет время. Но зачем? Почему сразу не сказать девушке «до свидания»?

– Давай поговорим завтра, – сказал он. – Завтра, после обеда. Или даже ближе к вечеру. Дело в том, что тут наметились некоторые проблемы… Погоди…

На экране снова возник репортер в антураже больницы и что-то доложил – сожалеюще и многозначительно. Старик выслушал и хлопнул себя по колену.

– Что случилось?

– Я ж говорю: проблемы… – мрачно ответил он. – Подтвердили, что есть один погибший. И, к величай-шему сожалению, он не из неонацистов. Наш парень, стритфайтер, один из лучших бойцов. Слушай… ты ведь тоже была там, на площади. Может, видела что-нибудь особенное?

– Особенное – это какое? – уточнила я. – Видела, как наши их разгоняли. Видела, как топтали. Видела, как лупили битами…

– Да нет же! – с еще большей досадой воскликнул Призрак. – Особенное – это когда нападают на наших!

Я добросовестно погрузилась в размышления.

– Гм… на наших? Нет, такого не помню. Да у этих фашистских гадов и оружия-то не было. Ни бит, ни кастетов…

– Разве я спрашивал про биты? – нетерпеливо перебил он. – Врач сказал, что погибшему свернули шею. Такие вещи делают голыми руками. Видела ли ты что-нибудь в этом духе?

– Н-нет…

– Так и думал… Ладно, иди пока. Завтра поговорим. Приходи часов в шесть…

Засыпая в своей келье, я думала о таинственном пятидесятилетнем бугае, называющем себя Коби, но пользующемся, как сказал Мики, многими именами. Кто он и кем послан? Мосадом? Службой охраны президента? Армейской разведкой? Типчик наверняка непростой, запоминающийся надолго, иначе Мики не смог бы узнать его всего лишь по одной фразе. Если, конечно, эта фраза – не кодовая. Я восстановила в памяти тот фрагмент разговора за столиком пивного сада. Что он такого сказал, после чего мой муж заткнулся, как от удара под дых, и молчал целую минуту?

«Узнаю тебя, бижу…» – вот что. Я помнила это словечко с детства, потому что жила в приемной семье возле Ашдода и не раз слышала его в разговоре гостей жирного фалафельщика Цвики. «Бижу» – так говорят там выходцы из Грузии. Что-то вроде английского “guy” – паренек, приятель. Видимо, Мики так и опознал «давнего друга» – сначала по словечку, а потом и по голосу.

Сколько он тащил меня на плече… – минимум полкилометра, причем бегом. Здоровый лось, что и говорить. Свернул шею хорошо натренированному уличному бойцу – да еще и так, что никто не обратил внимания, включая меня и, похоже, самого бойца. Откуда он вообще возник, этот Коби? Точно не сзади: я ведь прижималась спиной к стене и к тому же все время вертела головой. В такой диспозиции трудно не заметить столь мощную фигуру. Наверно, это тоже особый вид таланта, вдобавок к умению мгновенно убивать голыми руками – способность оставаться невидимым и маневрировать с легкостью и скоростью реактивного зайца…

Я еще раз похвалила себя за то, что сохранила в действии столь ценное знакомство, и заснула с полузабытым за эту неделю сознанием успешно прожитого дня. Однако следующие сутки прошли настолько бездарно и скучно, что впору было подумать, будто мне привиделась вчерашняя остросюжетность. Началось с того, что я продрыхла почти до одиннадцати: недосып продолжал взимать с меня старые долги. Наскоро умывшись, я выбралась в коридор – для того лишь, чтоб застать сквот в самом разгаре скорби по погибшему камраду.

Какое-то время я тешила себя благотворным злорадством по этому поводу, снова и снова прокручивая в памяти момент своего чудесного спасения: стритфайтера, поигрывающего битой в трех шагах от меня, мелькнувшую перед глазами тень и уже в следующее мгновение – лежащий на мостовой труп с неловко подвернутой ногой. Но, к сожалению, злорадство – не то чувство, которое держится долго; полностью иссякнув в течение получаса, оно оставило меня помирать от скуки меж похоронных физиономий.

– Клаус был замечательным поэтом, – со слезой в голосе сказал мне Клаус-экскурсовод.

«Как же, как же… – хотела ответить я. – Интересно, что вдохновляло его больше: проломленные черепа или выбитые зубы?»

– Он – автор нашего гимна, – добавил Клаус.

Это прозвучало знакомо, и, поднапрягшись, я вспомнила школьный урок по теме «Катастрофы», на котором историчка рассказывала о нацистском поэте-штурмовике. Он как раз написал гимн штурмовых отрядов и тоже был убит – по-моему, коммунистами. Тогда две эти близкие по духу холеры мочили друг друга при первой возможности. Если не ошибаюсь, тот штурмовик, так же как и нынешние стритфайтеры, тренировался для уличных драк, боксировал и занимался джиу-джитсу. Помню, тогда меня ужасно поразило, что поэты могут быть нацистами, а нацисты – поэтами; оттого и врезалось в память. Кстати, не исключено, что и того камрада звали Клаус… Клаус Ветцель? Нет-нет, как-то иначе…

– Хорст Вессель! – выпалила я прямо в физиономию скорбящего экскурсовода.

Клаус нахмурился:

– При чем тут Хорст Вессель?