Девушка по имени Йоханан Гелт

– Ну, в то время он не был равом. В рабочем лагере Бухенвальда его звали Янек, и дружил он, скорее, с моим братом Нафтали. Им было по восемнадцать, мне пятнадцать, но с виду года на два старше. Выгодный возраст для селекции налево, в качестве производительной силы. Все наши родные – кто старше, кто младше – пошли направо, в душегубки. Семья Янека – в Треблинке, наша с Нафтали – в Аушвице. Н-да… В общем, довольно старое знакомство, не так ли? Лет этак двадцать назад я хотел навестить его в Бней-Браке, но мне сказали, что прием только по записи. Мне – по записи! Мне, на чей телефонный звонок без задержки отвечает любой президент и премьер-министр! Как вам это нравится? Я спросил, на какое число можно записаться. Они назвали мне дату примерно через полтора года…

Старик развел руками.

– А мне – на послезавтра, – позлорадствовала я. – Да еще извинились, что завтра не получается.

Дядюшка Со завистливо покачал головой:

– Ну вот, видите, насколько вы важнее меня. Выходит, не зря я решил на вас посмотреть, перед тем как… гм… В общем, меня так и не удостоили чести лицезреть бывшего лагерного дружка. Наверно, надо было соглашаться на полтора года, но я решил обидеться. Не потому, что уже тогда был самым богатым и могущественным человеком в мире. В конце концов, совместное прошлое тоже кое-что да значит… н-да… – он снова подобрал со стола мою записку. – Н-да, Джон Голт. Я прочитал книгу Алисы в пятьдесят девятом году, почти полтора десятилетия после Бухенвальда.

– Алисы? – переспросила я. – По-моему, ее звали иначе. Эйн как-то там…

– Айн Рэнд – псевдоним, – перебил меня он. – Близкие друзья, и я в том числе, называли ее по настоящему имени: Алиса Розенбаум. Великая женщина, настоящий Джон Голт. Ты, мейделе, ей в подметки не годишься, хотя и смеешь называть себя Джоном. Н-да… Типичная израильская хуцпа. Что ж, вот и поговорили.

Он побарабанил пальцами по столу и потянулся к телефону. Наигрался, сейчас позовет своих псов, поняла я.

– Можно задать вам вопрос, мистер Соронс?

Дядюшка с сомнением взглянул на меня; мыслями он уже был где-то в другом месте.

– Спрашивайте, – проговорил он после некоторого колебания. – Могу ли я отказать женщине, которую сам рав Каменецки принял всего через два дня?

– Зачем вы это делаете?

– Что «это»?

– Ну вот… всё это! – выпалила я. – Зачем даете деньги террористам и бандитам? Для чего вам ублюдки вроде Маккалифа и Туты? Что у вас общего с фашистами из «Антифа» и с расистами из BLM, если вся ваша семья погибла во время Катастрофы? Вы ведь мальчиком пережили лагеря нацистов… И если эта Алиса была вашим другом, почему вы против Джона Голта?

Дядюшка Со улыбнулся и отложил телефон.

– С чего вы взяли, что я против, мейделе? – сказал он. – Я за. Категорически за. Просто для этого еще не пришло время. Сначала надо устроить потоп.

– Потоп? Какой потоп?

– Всеобщий, мейделе. Всеобщий потоп. Прежде надо утопить всю человеческую мерзость, чтобы затем немногие уцелевшие могли выбрать своего Джона Голта и начать все заново. Видите ли, я дал клятву своему брату Нафтали, когда он умирал от истощения в Бухенвальде за две с половиной недели до прихода американцев. Нафтали просто не дотянул. Янек – теперь рав Каменецки – был очень раздосадован и зол. Зол на меня. «Что ты ревешь, шлимазл?! – кричал он. – Знаешь, почему Нафтали умер? Он каждый день отдавал тебе треть пайки. Только не притворяйся, что не знал!» Но я действительно не знал, мейделе. Брат втирал мне, что получает хлеб за починку одежды: он умел шить. Я действительно не знал, н-да…

Он замолчал.

– И вы поклялись… – осторожно напомнила я, выждав приличную паузу.

– Что? – рассеянно переспросил старик. – Поклялся? Ах да, поклялся. Нафтали взял с меня клятву мстить. «Отомсти за меня, – сказал он. – За маму и за отца. За Срулика, Басю, Дова-Бера, Липу-Зеева, Фейгу и Менахема-Мендла. За нашего великого деда – раввина Люблинской йешивы. За наших дядьев, теток и их детей – наших двоюродных братьев и сестер». Перед смертью он подсчитал их, мейделе, – только самых близких. Вышло пятьдесят девять человек, считая его самого. Я был шестидесятым, единственным уцелевшим. И я, конечно, поклялся. Да и кто бы не поклялся на моем месте?

– Тогда совсем непонятно, – сказала я. – Вы ведь мстите не тем, кому надо мстить…

Старик медленно покачал головой. В его выцветших серо-голубых глазах загорелся недобрый огонек.