Девушка в красном платке

Я ожидаю церемонного рукопожатия, поэтому застигнута врасплох, когда она подходит и заключает меня в теплые объятия, а потом целует в обе щеки.

– Значит, ты Аби, – говорит Элиан. Она немного отодвигает меня, чтобы получше рассмотреть, а потом кивает, словно тоже меня узнает. А затем говорит: – Я рада наконец-то с тобой познакомиться. – Как будто она ждала меня. Как будто знала, что однажды мы встретимся.

– А я рада видеть, что вы все еще держите пчел, – говорю я и краснею, осознав, что это едва ли подходит для начала разговора с двумя пожилыми дамами, которых я раньше никогда не встречала.

Элиан улыбается. А потом, как будто она тоже продолжает уже когда-то начатый нами разговор, замечает:

– И знаешь, Аби, это потомки пчел, которые были у меня в Шато Бельвю.

– Но как? Я думала, их уничтожили немцы?

Пока она вспоминает, ее глаза слегка омрачаются, как будто реку затягивает туманом.

– Ты права, ульи сожгли. Но когда мы с Матье пошли в сад, начать приводить в порядок то, что осталось после солдат, мы кое-что заметили. Там в тишине, среди ромашки и мяты зажужжала пчела. А потом еще одна, и еще одна. А потом мы увидели, как они возвращались к дырке в стене. Видишь ли, некоторые из пчел спаслись от огня. Спаслись в достаточном количестве, чтобы образовать новую семью. А на следующий год, когда они стали роиться, мне удалось заполнить новый улей. Так они и сохранились, вот уже много лет. – Она поднимает взгляд на ульи под кружевными листьями деревьев. – Акация, – кивает она. – Шампанское среди медов.

Мы сидим и разговариваем почти два часа. И пока мы говорим, мне кажется, что сестры Мартен становятся моложе, вновь превращаясь в тех девушек, которыми были тогда.

Элиан показывает мне фотографию улыбающейся семьи – между мужчиной и тремя хорошенькими темноволосыми девочками стоит женщина.

– Угадаешь, кто это? – спрашивает она, указывая пальцем.

Мне хватает одного мгновения.

– Это Франсин? – говорю я с изумлением.

Она кивает.

– Я всегда знала, что однажды снова увижу ее. Она живет в Монреале. Ее дочерей зовут Элиан, Лизетт и Мирей.

К тому времени, когда Люк возвращается на синем пикапе забрать Мирей домой, я замечаю, что обе сестры начинают уставать. Когда мы собираемся уходить, Элиан провожает нас до машины, припаркованной перед коттеджем, держа под руки меня и Сару. Я поворачиваюсь к ней.

– Спасибо за приглашение, Элиан. И спасибо за гораздо большее тоже. Понимаете, ваша история помогла мне осознать собственную силу – силу человеческой стойкости перед лицом страха и насилия.

Она кивает, изучая меня своим спокойным взглядом, и мне чудится, что она читает мою собственную историю, изучает шрамы на моих руках, замечает то, что скрывается под поверхностью.

– Ты сильнее, чем думаешь, Аби. – Ее слова – эхо того, что она уже говорила мне в моих снах. – Знаешь, – продолжает она, – Франция решила попытаться забыть то, что происходило в войну. Это было слишком тяжело, слишком опустошительно. Нам пришлось сделать выбор: похоронить все вместе с нашими мертвецами и двигаться дальше. Но как бы там ни было, правда о случившемся все еще с нами.

А потом она опускает руку в карман юбки и достает сложенный квадрат алого шелка.

– Ваш платок! – восклицаю я. – Он все еще у вас!

– Да, – улыбается она. – Немного выцвел и истрепался от времени, как и все мы, но я всегда его берегла. Мне казалось, тебе захочется на него взглянуть. Я всегда чувствовала себя храброй, когда носила его. И, конечно, он помогал мне передавать то, что тогда невозможно было сказать.

Я теряю дар речи, когда она вкладывает мягкий шелк мне в руки. Расправляю его и вижу, что узор на нем по-прежнему яркий и прекрасный. Хотя ткань теперь очень тонкая, этот хрупкий лоскуток все еще сдерживает свое обещание о силе и стойкости. Это осязаемое напоминание о клятве Элиан оставаться верной себе. И я знаю, что мне это только кажется, но чуть-чуть этой силы как будто вливается в мои ладони из потертого шелка и поднимается вверх по моим израненным рукам, делая храброй и меня.

Элиан, 1944

Последние месяцы войны во всей Франции были жестокими и хаотичными. Пока разворачивалась финальная стадия борьбы, приходили новости о спорадически вспыхивающих битвах. А в пустоте, оставшейся после ухода немцев, люди брали закон в свои руки, пытаясь восстановить какое-то подобие порядка в травмированной, расколотой стране, пока она приходила в себя от последствий многолетней оккупации.

Жизнь в Кульяке после ухода немцев не сразу вернулась в привычное русло, но Элиан знала: чтобы двигаться вперед, лучше всего будет попытаться насколько возможно жить, опираясь на свои постоянные привычки. Поэтому она погрузила оставшиеся банки с медом и воском в грузовик и повезла их на площадь, чтобы поставить свой прилавок.