Девушки

— Безобразие творится в гараже у Рокотова! — воскликнула с возмущением Зоя. — Мы, девушки, прибывшие на этот фронт труда добровольно, должны сказать таким горе-работничкам: или работайте, или катитесь вон! Обойдемся без таких специалистов!

За столом президиума раздались горячие аплодисменты. Зоя невольно вздрогнула и обернулась к руководителям. Все они одобряюще улыбнулись ей. Она покраснела, хотела еще что-то сказать, но смутилась, махнула рукой и спрыгнула в зал.

— А что, товарищи, наши техники молчат? — спросил Долгунов и остановил взгляд на группе девушек-техников. — Нам желательно послушать и их. Как они растут на своем деле? Как помогают торфяницам? Вот, кажется, Воробьева хочет?

Лиза поднялась на сцену. Соня видела ее на поле в спецовке и в бахилах. Там она казалась ей широкоплечей и сильной. «А сейчас как спичка в шелковом платье!» — удивилась Соня.

— А ты не красней, посмелее, — ободряюще сказал Завьялов и приветливо улыбнулся Лизе.

— Я… я… — начала Лиза и тут же запнулась.

Девушки посматривали на нее, посмеивались. От этого она совсем растерялась. То краснея, то бледнея, откидывала белокурые пряди, как нарочно падавшие на лоб, шелестела листками блокнота, в который записала то, что хотела сказать со сцены, и молчала. Несмотря на ободряющую улыбку Завьялова, Лиза так и не воспользовалась ранее написанной речью, положив блокнот, стала говорить о том, как она работает на поле:

— Мои бригады все двухсотницы. Девушки в них боевые, хорошо работают. Я второй сезон на торфу. Один сезон работала торфяницей. В нынешнем году техником. Это Федор Иванович выдвинул меня… Сперва робела, у меня не получалось, а теперь привыкла, поняла, как надо вести свое дело. Торфяницы слушаются меня, относятся ко мне хорошо. Как я помогаю бригадирам, чтобы у них были высокие выработки? Прежде всего я забочусь о том, чтобы правильно расставить рабочих. Я расставляю их по звеньям так, чтобы в каждом звене были торфяницы со стажем и первогодки. Это я делаю для того, чтобы новички учились добыче торфа у опытных. Да я и сама как увижу, что первогодка не так работает, сейчас же засучиваю рукава и показываю ей, как надо. Чего сама не сумею растолковать новичкам, так иду к главному технику Федору Петровичу или к начальнику поля товарищу Барсукову. Они покажут и объяснят мне. Первогодки у меня хорошо работают. Задание я всегда даю с вечера. Торфяницы утром не ждут меня, как других техников, а прямо приступают к работе. У меня больше сотни девушек, а я знаю, каким инструментом каждая из них работает. Плохого инструмента у моих бригад нет, так как я сама слежу за ним. В обеденный перерыв читаю девушкам газеты. Вот поэтому, думаю, мои бригады и работают хорошо.

Лиза Воробьева замолчала, бросила взгляд на президиум, который вместе с собранием приветствовал ее, схватила со столика блокнот и сбежала со сцены.

Ольга, внимательно слушая выступавших, смотрела в зал, пестрый от головных уборов, платьев, кофточек, и видела, как улыбались лица девушек, как они хмурились, становились серьезными.

«Сколько нас? — думала она. — Откуда только не приехали на этот фронт труда! Все мы делаем одно трудное, общее дело».

Ольга остановила взгляд на Лизе Воробьевой. «Почти еще девочка, — думала она, — а работает техником не хуже любого мужчины, если не лучше. Девушки уже спать лягут, наполовину выспятся, а она, Лиза, все бегает, заботится, все ли подготовлено ею для завтрашнего дня. Такие, как Лиза, быстро осваивают дело, отлично справляются с ним. Везде они впереди — и на разливе, и на погрузке торфа в вагоны, и в карьерах, и на канавах».

Ольга также выступила, но сказала не то, что хотела сказать. Речь ее была похожа по содержанию на речи девушек, которые выступали раньше. Она, как и все ораторы, говорила о том, что надо как можно больше добыть торфа, что надо соревноваться за повышение его добычи и быструю сушку, что надо убирать торф с полей так же быстро, как и зерновой урожай. Да и что она могла сказать другое в эти дни? Главное — это как можно больше добыть торфа, как можно больше трудиться для победы. Важнее этого ничего не могло быть. Но все же Ольга была недовольна своим выступлением. Когда она шла к трибуне, ей хотелось сказать что-либо особенно важное собранию — и не сказала ничего такого. Говорить же о своей бригаде, о том, что она в течение декады давала на сушке торфа пятьсот процентов нормы, ей казалось необязательным — ведь об этом многие знают. Еще ей хотелось открыть перед девушками сердце, сказать им: «Как я люблю жизнь и вас, девушки, вас, самоотверженно отдающих молодость родине!» — но не сказала и этого.

Пока. Ольга так размышляла, Долгунов дал слово директору предприятия Завьялову. Жилистый, выше среднего роста, с жесткими короткими усами, с прямым крупным носом, поскрипывая зеркальными сапогами, он подошел к столику, положил перед собой лист бумаги.