Девушки из хижины

– А зачем тебе еще посылать деньги женщине по имени Бет и прятать фото девочки, которая в точности похожа на тебя? Думаешь, я идиотка?

Должно быть, думает, если девять лет пудрил мне мозги…

Один уголок рта у него поднимается, но всего на секунду.

– Ник… – Он идет ко мне, протягивая руки. Через мгновение его ладони ложатся на мои предплечья. – Ты все не так поняла.

– Тогда объясни мне.

– Про девочку? – спрашивает Брант. Следует пауза, и он заявляет: – Она наша.

Я отшатываюсь от него. Он лжет. Это невозможно. В голове проносится миллион слов, которые мне хочется высказать, они путаются и теряют смысл под напором моего гнева. Никто и никогда в жизни меня так не унижал. Сама мысль о том, чтобы допустить подобное предположение, кажется мне наглой попыткой манипулировать моим сознанием. Она превосходит все, на что еще раньше решился мой муж.

Тело цепенеет; хочу взглянуть на Бранта и не могу. От одной мысли про мужа мне становится дурно, внутренности завязываются в тысячу крохотных узелков, болезненно напоминающих, что моя жизнь – наша жизнь – была пропитана ложью.

– А Бет из Нью-Йорка, – говорит он, явно намереваясь продолжить этот цирк, – является агентом ФБР, назначенным вести расследование по нашему случаю. Она ведет его с самого начала. И знает все.

– Ты просто сумасшедший, если думаешь, что я поверю. – Уловив непривычные горькие нотки в голосе Бранта, я заставляю себя посмотреть в его жалкие глаза.

На секунду подняв открытые ладони, он бессильно роняет их. Это мне нужно хранить молчание. А он должен говорить.

– Мне удалили матку, – напоминаю я. На случай, если он забыл. – Я не могу забеременеть.

– Ты была беременна. Когда-то, – говорит он тихим нежным голосом. Подойдя, он притягивает меня к себе, хотя я не разнимаю рук, сложенных на груди. – Ты не знала про это. Я тоже не знал. Это был один из тех… даже не знаю… редких в медицине случаев, когда у женщины продолжаются менструации, и она думает, что по какой-то причине набирает лишний вес. С твоим ростом это было незаметно. Как бы там ни было, после родов у тебя началось кровотечение. Врачи не могли его остановить… вот почему тебе удалили матку.

Я вдыхаю его терпкий запах и чувствую, как он изучающе смотрит на меня, словно ждет, что загорится огонек, что-то щелкнет, и я вспомню и поверю ему. Но я не раскрываю карты, не хочу казаться легковерной, не желаю слушать притянутую за уши историю только из-за красивых глаз моего мужа.

– Как-то вечером я вернулся домой после поездки в город. Ты лежала в ванной на полу, в луже собственной крови. Без сознания. Это был самый страшный момент в моей жизни, Ник. Я позвонил 911. – Он отводит взгляд и, кусая нижнюю губу, на минуту задумывается. – Когда мы привезли тебя в больницу, там обнаружили, что у тебя начались схватки.

– Разве мать может забыть, как рожала? – Я спрашиваю не столько Бранта, сколько себя. Закрываю глаза и силюсь вспомнить хоть что-нибудь. Но память пуста. У меня нет ни одного воспоминания обо всем этом.

– Ты находилась в шоковом состоянии. То приходила в себя, то теряла сознание, – продолжает Брант. – Ты могла умереть. И она могла умереть. В мгновение ока вся наша жизнь оказалась на грани. Сказать, что все казалось нереальным, значит не сказать ничего. Это был какой-то кошмар. И до сих пор так воспринимается.

– Я держала ее? – Не то чтобы я ему полностью поверила, но считаю нужным спросить – на случай, если это поможет разбудить воспоминания. – После того, как она родилась?

Зеленые глаза Бранта наполняются слезами.

– Да, Ник. Ты держала ее. – Выражение лица Бранта смягчается, он откашливается. – Тогда и началось кровотечение. Они не могли его остановить. Следующее, что я помню, это медсестры, прибежавшие в палату. Они увезли тебя в операционную для экстренной операции.

– Не понимаю, почему я ничего не могу вспомнить, хотя и стараюсь, – говорю я. Стараюсь изо всех сил, пробиваюсь сквозь завесу в мозгу, о существовании которой не подозревала. Прикладываю ладонь к низу живота, будто это поможет вспомнить, будто я способна ощутить то, чего давно лишилась.

Но… ничего не чувствую.

Брант наблюдает за мной.

– Я знаю почему, Ник.

– Мне казалось, женщина должна помнить, как она дала кому-то жизнь.

– Ты не понимаешь, – говорит он. – Ты была в шоке. Физически. Эмоционально. Ты была истощена до предела. Ты находилась в шоковом состоянии.

Отступив на шаг, я коротко недоверчиво усмехаюсь.

– Извини… только это кажется несколько…

Я не заканчиваю фразу. В этом нет необходимости. Он понимает, что я не куплюсь на его рассказ.

– Могу показать медицинские отчеты. У меня в студии есть копия твоего файла. Я хранил его… ради такого случая, наверное. – Его точеное лицо искажается болезненной гримасой. – И ты можешь спросить у Кейт. Или поговорить со своими родителями. Они расскажут все, что тебе захочется узнать.

– Кейт знала? Мои родители знали? – Голос срывается, в горле першит. Не нужно забывать, что наверху девочки. Они не должны нас слышать. Не хочу их расстраивать. Они уже достаточно вынесли.

– Да, Ник. Они знают.