Девушки сирени

Война не повлияла на способность Дэвида хорошо одеваться. Стиль у него был классический, на грани пижонства – пышный шейный платок и пальто из верблюжьей шерсти, с идеальной окантовкой карманов.

– А ты когда в последний раз шла мне навстречу?

– Мне просто нужно, чтобы ты позвонил кому-нибудь по поводу…

– Кэролайн, изменить квоты может только Конгресс.

– Дэвид, ты занимаешь влиятельную позицию.

– Чтобы повлиять на что?

– Сегодня утром Рожер завернул еще один корабль. Из Гавра. Половина пассажиров – дети. Если бы ты мог только…

– Эта страна не желает принимать иностранцев.

– Иностранцев? Половина населения этой страны осела здесь всего одно поколение назад. Дэвид, как ты можешь позволить оставлять людей на погибель?

Дэвид взял меня за руку:

– Ки, послушай, я знаю, Пол в Европе попал в очень тяжелую ситуацию…

Я выдернула руку.

– Речь не об этом. Как можно просто сидеть сложа руки и ничего не предпринимать? Это мерзко.

К маме, Бетти и Салли подошел пастор Брукс. Пастор перекрестил живот Салли, из-за чего она стала еще энергичнее обмахиваться программкой.

– Кэролайн, идет война. Лучшее, что мы можем сделать для этих людей, – это победить.

– Это все пустая болтовня. И ты прекрасно это понимаешь. Семидесяти тысячам румынских евреев отказано в убежище. Скольких еще мы отошлем обратно на верную смерть?

Пастор посмотрел в нашу сторону, и Дэвид увлек меня подальше в тень.

– Кэролайн, это долгий процесс. Каждая виза подвергается тщательной проверке. Нацистские шпионы могут проникнуть в страну под видом беженцев. Это делается в интересах Соединенных Штатов.

– Это антисемитизм. Я помню времена, когда ты был способен принять правильное решение.

– Братец, дорогуша! – позвала Бетти.

Дэвид вытянул указательный палец, как бы говоря: «Еще минуту».

– Давай признаем, если бы ты не втрескалась, как школьница, в твоего женатого любовника, ты бы вернулась в Молодежную лигу и вязала носки для солдат.

– Я забуду о том, что ты сейчас сказал, если пообещаешь…

– Дэвид, иди сюда, – снова позвала брата Бетти.

– Ладно, я спрошу.

– Дай слово.

– Господи, даю. Теперь ты счастлива?

Я улыбнулась:

– Да.

Мне показалось, что лицо у Дэвида стало грустным. Сожалеет о том, что мы расстались? Но это длилось всего секунду, так что я, возможно, ошиблась.

Мы вернулись к остальным и увидели, что мама и Бетти аккуратно усаживают Салли на скамью в последнем ряду. Пастор Брукс походил на встревоженного не на шутку папашу, мама послала мальчика из хора на поиски таза. Крик Салли эхом разлетелся по церкви, а мама скатала пальто и положила его бедняжке под голову.

– Господи, – проговорил потрясенный Дэвид.

Бетти подбежала к брату и потащила его за руку.

– Иди же сюда. Она вот-вот родит. В больницу Святого Люка уже не попадем.

Да, к подаче жаркого он точно не успевал.

Глава 22 Кася Рождество 1943 года

Рождество сорок третьего оказалось для нас с сестрой особенно тяжелым. Зузанна страшно исхудала, а без мамы и Луизы праздновать было нечего. От папы уже давно не приходили ни письма, ни посылки.

Жив ли он?

Дневное построение отменили, чтобы охрана могла устроить себе праздник. Зузанна лежала рядом со мной. Сестра так отощала после приступа дизентерии, что сквозь тонкое одеяло было видно, как выпирает бедренная кость. Как доктор, она понимала, что происходит, и объясняла мне, как надо действовать. Девочки сумели принести для нее из кухни соль и чистую воду, но ничего не помогало. Многие заключенные делились с «кроликами» бесценными продуктами, но без посылок из дома мы очень скоро стали похожи на ходячих скелетов.

Зузанна спала на боку, сцепив руки под подбородком. Я дремала, прижавшись грудью к ее спине, и дыхание сестры было моей единственной радостью. Женщины в блоке проголосовали за то, чтобы нам с сестрой, так как мы обе были из «кроликов», выделили свои койки. Это очень щедрый жест, ведь на некоторых койках спали по восемь заключенных! Русские заключенные, в основном попавшие в плен врачи и медсестры, были особенно добры к нам. Это они организовали голосование. Анис подарила нам на Рождество кусок чистого, без вшей, одеяла, которое раздобыла на сортировке трофеев, и я обернула им ступни Зузанны.

Я видела, как несколько польских девушек засунули себе под одежду пучки травы. В Польше у нас была такая рождественская традиция. Свежую траву клали под белую скатерть, а после ужина девушки вытаскивали каждая по травинке. Зеленая травинка – к замужеству. Увядшая – к ожиданию. Желтая предсказывала страшный удел старой девы. А короткая – скорую смерть. В тот день мне все травинки казались короткими.

Воспользовавшись недолгим отсутствием Марженки, польские девушки пели мои любимые рождественские песни. Они пели вполголоса, потому что и говорить или петь разрешалось только на немецком, и за нарушение правил можно было угодить в карцер.