Девушки сирени

Марженка принесла охапку пакетов. У меня чуть сердце из груди не выскочило, когда их увидела. Я понимала, что просить о посылке к Рождеству после такого долгого ожидания – это уже слишком.

Староста шла по блоку, выкрикивала имена заключенных и забрасывала на некоторые койки письма и посылки. Даже странно было, что нам, политическим, вообще разрешалось их получать. Но, к счастью для нас, комендант Зурен был человеком практичным. Посылки с продуктами и одеждой для заключенных способствовали экономии средств, которые уходили на поддержание жизни работников.

К тому моменту, когда Марженка подошла к нашей койке, у нее в руках оставалось всего две посылки.

Пожалуйста, пусть одна будет для нас.

Марженка остановилась.

– С Рождеством, – поздравила она, и на ее физиономии промелькнула редкая улыбка.

Даже староста начала сочувствовать «кроликам».

Она бросила посылку на нашу койку. Та с глухим стуком приземлилась на соломенный матрас. Я тут же села и схватила посылку. У меня даже голова немного закружилась. Несколько секунд неподвижно сидела с обернутой в коричневую бумагу коробкой в руках. Посылка. На бумаге от капель дождя остались темные пятна, и она напоминала шкуру животного. Чернила немного размазались, но обратный адрес читался. Почта Люблина.

Папа.

Смог ли он расшифровать мое послание? Погладил горячим утюгом письмо? Стоит ли будить Зузанну, чтобы вместе раскрыть посылку? Ее осматривали цензоры, так что она уже была наполовину вскрыта. Я сорвала с коробки оберточную бумагу. У меня в руках была старая жестяная коробка из-под конфет. Холодная. Открыла крышку. В нос ударил запах залежалого шоколада. Шоколад. Я и забыла о том, что на свете есть шоколад. У меня потекли слюнки.

В коробке лежали тряпичные свертки. Я развернула первый. В нем был маковник. Больше половины! Странно, что цензоры его оставили. Расщедрились в честь Рождества? Я съела крошку, поблагодарила Бога за то, что Он придумал мак, и поскорее завернула пирог обратно, чтобы сберечь его для Зузанны. Польский пирог – отличное лекарство.

В следующем свертке лежал тюбик зубной пасты. У нас уже давно не было зубных щеток, но оказалось так приятно держать в руке что-то из прошлой жизни. Я открутила колпачок и вдохнула мятный запах, а потом спрятала пасту под матрас. Такое сокровище можно было обменять на недельную пайку хлеба.

Последний сверток был самым маленьким. Из кухонной салфетки, на которой мама крестиком вышила целующихся птичек. Я смотрела на него, и меня душили слезы. У меня так тряслись руки, что я еле развязала салфетку. А когда развязала, просто оцепенела и тупо уставилась на то, что было внутри свертка.

Катушка с красными нитками.

«Радость» – избитое слово, но именно это чувство я испытала в тот день. Папа расшифровал мое письмо. Я готова была выскочить в центр блока и завопить от радости. Но вместо этого я поцеловала катушку и вложила ее в руки спящей сестры.

Это было лучшее Рождество в моей жизни. Я знала – мы больше не одни.

Глава 23 Герта 1944 год

– Вас ожидает Вилмер Хартман, – доложила медсестра Маршалл.

Почему она продолжает входить в мой кабинет без стука?

В то утро я проснулась в дурном настроении, да еще в голове гудело. Возможно, этот звук был следствием того, что лагерь, образно говоря, трещал по швам. Равенсбрюк был построен в расчете на семь тысяч заключенных, но к лету сорок четвертого их количество выросло до сорока пяти тысяч.

Хотя этот гул мог быть и следствием постоянного завывания сирен воздушной тревоги или малооптимистических новостей с фронта. В начале июня до лагеря дошли новости о высадке американцев во Франции.

Или следствием того, что в лагере зашкаливало количество инфицированных заключенных. Один раз в две недели я освобождала и отмывала санчасть от нетрудоспособных заключенных.

Несколько раз, чтобы снять напряжение, резала руки, но сон так и не восстановился.

Но хуже всего то, что Зурен ни на шаг не продвинулся в решении вопроса с «кроликами». Блоки были настолько перенаселены и так плохо управлялись, что невозможно было найти «кроликов» без общелагерного шмона. По словам Герды, друзья «кроликов» обмениваются с ними номерами и прячут их, где только могут, даже в блоке для туберкулезников.

У меня не было ни малейшего желания общаться со старыми знакомыми.

А Вилмер Хартман – психолог, которого я знала еще по медицинскому институту, – желал посетить соседний с нами «Уккермарк», бывший лагерь для девочек, куда Зурен перенаправлял избыток заключенных. Психологи объезжали лагеря с целью проверки психического состояния персонала. На мой взгляд, пустая трата времени, у нас были более важные задачи. Я надеялась, что потрачу на наш тур в «Уккермарк» не больше пяти минут и без проблем вернусь к работе. У меня в плане был ранний ужин и холодная ванна, так как в тот год выдался самый жаркий июль за всю историю наблюдений.

Вилмер ожидал меня, сидя на пассажирском сиденье внедорожника, напротив здания администрации. Я села за руль, завела двигатель и, чтобы отбить желание разговаривать, включила радио.