Девушки сирени

Песня «Zdrów bądź Królu Anielski» заставила меня вспомнить Рождество в Польше. Я представила нашу маленькую елку, украшенную свечами и сосульками из фольги. Мы с Надей всегда обменивались подарками. Дарили книжки. На обед у нас был свекольник, горячая рыба и сладости. В Рождество мы шли в церковь. Сидели на одной скамье с семьей Баковски. Мама Петрика напоминала мне черного лебедя. До знакомства с его отцом она была балериной и с тех пор всегда укладывала волосы в низкий узел на шее. Отец Петрика – высокий мужчина в военной форме. А Луиза в новом розовом пальтишке старалась держаться поближе ко мне. Его родители улыбались, когда он притягивал меня к себе, чтобы вместе читать молитвенник. В то утро он помогал маме печь пироги, и поэтому от него пахло гвоздикой и корицей.

В ту пору я, чтобы хотя бы мысленно сбежать из промерзшего блока, все чаще предавалась воспоминаниям. Но голод постепенно вытеснял все, что я любила. Большую часть времени я думала о еде и о том, как не завшиветь. Зузанна даже разработала целую систему по борьбе со вшами и всегда строго ее придерживалась. Она боялась тифа и, как медик, прекрасно понимала, чем грозит эта зараза.

Ход моих мыслей нарушило появление старого электрика из Фюрстенберга. Он был частым гостем в нашем блоке и всегда долгожданным. Седой и сутулый, он приносил с собой холщовую сумку с инструментами и складной табурет. Плечи и рукава его твидового пиджака потемнели от влаги. Он стряхнул капли дождя со шляпы горчичного цвета и сделал то, что делал всегда при входе в блок. Это было нечто сверхъестественное.

Он нам поклонился.

Поклонился! Мы уже забыли, когда нам кто-то кланялся, кроме этого старого электрика. Потом он прошел в центр блока и установил свой табурет. По пути взглянул на Зузанну, которая спала у меня под боком, и улыбнулся. По какой-то причине он выделял сестру среди всех остальных заключенных. Да, Зузанну вообще часто выделяли. Может, она была похожа на его дочь? В прошлый приход он подсунул ей завернутый в белую бумагу кубик сахара. Мы несколько дней наслаждались тем кубиком – просыпались по ночам и по чуть-чуть лизали. А однажды он, как будто бы случайно, обронил рядом с Зузанной пакетик с порошком от головной боли.

И почему, спросите вы, голодные девушки так радовались приходу этого немца?

А потому, что господин Фенстермахер был не обычным работником. Он был добрым, воспитанным человеком, и голос у него теплый, как патока. Но и это еще не все.

Он нам пел. На французском.

Но не обычные песни. Он сочинял их сам. Из свежих газетных заголовков. Да, мы могли кое-что понять о происходящем на войне по звукам отдаленной канонады к югу от лагеря. Но господин Фенстермахер с риском для жизни дарил нам то, что ценилось дороже всякого золота. Он дарил нам надежду. Фенстермахер на немецком означает «мастер окон», он и был нашим окошком в мир.

Начинал он всегда одинаково, становился на табурет, вкручивал лампочку и напевал: «Recueillir près, les filles, et vous entendrez tout ce qui se passe dans le monde» – «Подходите ближе, девочки, и вы услышите, что творится в мире».

В то Рождество он спел нам о том, что американские войска высадились в Европе. О том, что Сталин, Рузвельт и Черчилль встретились в Тегеране, а британские ВВС бомбят Берлин.

Так вот чьи самолеты летают у нас над головой!

Я сразу представила красивых британских пилотов в кабинах их самолетов. Это из-за них в лагере включали сирену воздушной тревоги, из-за них пугались до смерти Бинц и надсмотрщицы.

Они хоть знают, что мы здесь, внизу, ждем, когда нас наконец освободят?

Те из нас, кто понимал по-французски, шепотом переводили остальным песни немецкого электрика.

Вы представить себе не можете, как мы были рады этому подарку.

А закончил он так: «С Рождеством, милые леди. Пусть нас всех поскорее спасет Господь».

После этого господин Фенстермахер сложил инструменты в сумку и надел шляпу. У меня защипало глаза от слез.

Вдруг он простудится в такую погоду? Кто о нас тогда вспомнит? Он понимает, что, кроме него, нам тут никто не сочувствует?

По пути мимо нашей койки он взглянул на меня и прикоснулся к своей шляпе.

«Пожалуйста, берегите себя, – мысленно попросила я. – Вы наш единственный друг».

Хорошо, что Зузанна смогла поспать. Один день без многочасового стояния под снегом с дождем, в ожидании, пока Бинц с охранницами пересчитают нас по головам, мог поспособствовать ее выздоровлению.

И только когда господин Фенстермахер вышел из барака, я заметила, что он оставил возле нашей койки.

Самую красивую в мире пару вязаных носков!

Я натянула носок на руку и погладила себя им по щеке. Носок был мягким, как пух под перьями Псины. А цвет! Светло-светло-голубой, как утреннее летнее небо. Зузанна лежала, прижав подбородок к скрюченным у груди рукам. Я засунула носки под руки сестры, поближе к телу.

Рождественское чудо.

Почти сразу после ухода господина Фенстермахера в барак притащилась Марженка. Он потопала, чтобы сбить грязь с сапог. Как же мы ей завидовали, ведь ходить зимой в деревянных башмаках – настоящая пытка.