Дежавю. Антология

Я знаю, ты прав, мой ученый собрат.
Но в жизни так много потерь и утрат,
Что часто раздумья, сомненья, печаль
Укутать хотят меня в черную шаль.

А ветер, срывает листок за листком.

С трудом узнаю я порой отчий дом.
За окнами — темень, ненастье, пурга,
Крыльцо и дорогу укрыли снега.

Случаются в жизни тяжелые дни,

Тревожные чувства рождают они.
Минута, другая проходит, и вновь
Печаль и усталость сменяет любовь.

2009 г.

«Припомню прежние года…»

Припомню прежние года
И март улыбчивый и милый.
Мы были счастливы тогда,
А нынче мир совсем унылый.

И было это в первый раз:

Блаженство, радость и томленье.
Но жизнь стрелою пронеслась,
Оставив в памяти виденья.

В далеком прошлом побывать

Удастся, верю, в снах чудесных,
И счастье снова испытать
Мне будет тяжко и прелестно.

2009 г.

Узелки памяти Из книги «Королевство прямых зеркал»

Удобно расположившись в кресле, я вспоминаю свое далекое прошлое.

1946 год. Окраина послевоенной Москвы.

Похожая на деревенскую, ровная, с одноэтажными домами, окруженными покривившимися сломанными заборами, с булыжной мостовой и земляными тротуарами улица. Около одного из домов играет в песке маленькая девочка. Русые курчавые волосы, смеющееся детское личико запечатлел фотограф.

«Привет!» — мысленно произношу я. Мне кажется, что девчушка кивает в ответ.

«А знаешь, что ты — это я? — в ребячьих глазах недоумение. — Да, да, — продолжаю мысленный диалог. — Можно, я расскажу про тебя и твою будущую жизнь?»

Недоумение сменяется интересом. Мне кажется, что девочка слегка кивает в ответ. Получив согласие, я начинаю повествование.

Перед моим внутренним взором появляется старая деревянная скрипучая дверь. Это вход в нашу часть дома. Первое, что вспоминается, — два ведра воды, стоящие на самодельном столике. Рядом маленькая электрическая плитка. В столе алюминиевые кастрюли и миски, на полке граненые стаканы, блюдца и тарелки. В ящике стола тоже алюминиевые чайные и столовые ложки и вилки. Это наша кухня. Она ничем не отапливается. Зимой в ведрах замерзает вода, и готовить очень непросто. Какой приятный запах распространяется из кастрюли, кипящей на плитке! Мама варит борщ. Вкуснее маминого борща ничего нет. Придет время, и «коронное» мамино блюдо станет еще более ароматным и сытным. Ведь через несколько лет у нашей семьи появится возможность варить супы с мясом, а пока…

Черный хлеб, борщ и чеснок — разве этого недостаточно, чтобы почувствовать себя счастливым!

Я вспоминаю, а сердце радуется и грустит одновременно. Такие же чувства, нет сомнения, появятся у каждого, кто в зрелом возрасте оглянется, чтобы на несколько минут вернуться в свое детство.

В нашем домике еще две комнаты: небольшая столовая и большая спальня, игровая и гостиная одновременно. Она разделена на две неравные части фанерной перегородкой. Меньшая часть — родительская спальня, большая — наша с братом. Дубовые стол и буфет занимают немало места. Кирпичная печь расположена между двумя комнатами — столовой и спальней-гостиной. Топили печь сначала дровами, потом углем и только в шестидесятые годы газом.

А ты помнишь старшего брата? — спрашиваю я себя-малышку. Та кивает русой головой. Личико ее становится грустным. Как же не помнить брата, который был старше на целых пять лет! Он был таким добрым, так любил родителей и ее — младшую сестричку. К нему часто приходили друзья. Они играли в шахматы, решали математические задачи, из подручного материала делали игрушки, в которые она подолгу играла.

Воскресенье. Папа сидит за столом. Он внимательно смотрит на градусник. Мама остановилась в дверном проеме. Она держит в руках глубокую тарелку, до краев заполненную манной кашей.

— Шура, — говорит мама и укоризненно качает головой.

— Тридцать семь и два, — тихо произносит папа.

Мама ставит на стол кашу, берет из папиных рук градусник и кладет его на комод, подальше от папы. Она знает: это не поможет. С тех пор как папа заболел туберкулезом, он постоянно измеряет температуру. Случилось это на фронте: белорусские болотистые леса, где он воевал, и стали причиной его заболевания.