Диалоги. Извините, если кого обидел.

— Это у вашего, может, лечащего доктора была такая фамилия. Или, может, его вообще Студебеккер завали. Но зачем вы это нам хотите сообщить?

Диалог XLVIII

— Вообще-то, нужно встать, оглядеть пустеющий зал «Билингвы» и с сожалением произнести: «Нет, это не моя френдлента»…

— А вы там что, были?

— Да, оскоромился.

Диалог XLIX

— Жареный зефир — это находка. Видать, струит Гвадалкивир.

— Это, видимо, автор насмотрелся американских фильмов. Я тоже обратил внимание: ихние скауты, попав на природу, непременно жарят над костром зефир. То ли у них зефир не той системы, то ли дети тупые.

— А в кустах, ясное дело, лежит тапир.

— В кустах лежат гризли, оцелот, скунс и хохлатый дятел. Тапир — он таки несколько южнее проживает. Через экватор.

— Нет, ты не соблюдаешь рифмы. Я для тебя специальный стишок написал:

Пионеры пьют кефир, Долго жарится зефир. Спит в кустах большой тапир И журчит Гвадалкивир. Реет облачный вампир, На земле устроя тир.

Кстати, почему снайпер в спецовке сантехника? Это боевой трофей — застрелил скромного труженика коммунального фронта?

— А ты не соблюдаешь фактографического соответствия. Будда тебя накажет за сие.

Диалог L

— Ты знаешь, все ругают этого молодого человека, который с помощью какого-то робота и нехитрой стратегии надобавлял себе друзей. Я не испытываю никаких отрицательных эмоций — пусть себе. Это какой-то архаический спор с мыслью о зеркалах и совокуплениях. Но тут есть двойственность эстетической оценки. Вроде как человек из экспериментальных соображений украл ложечки из буфета, потом тебе признался — но осадочек…

— По-моему, его несколько раньше заприметили, и он не очень ловко отмазывался.

— Это всё неважно. Теперь отмазываться всё время придётся — что за такой-то, это — который… Но всё ещё интереснее, этому молодому человеку нужно сказать спасибо за то, что он ещё раз не доказал (нам с тобой доказывать нечего — мы и так всё это сами знаем), а показал (и это очень полезно остальным), что все эти цифры ничего не стоят, популярности никакой нет, и как идеально ты их не считай — человечество что дышло.

— А что, действительно, доказывать? Вот было Вербное воскресенье — для меня особенный смысл этого праздника в том, что Спасителя, когда он едет с пальмой в руке сначала встречают радостно, а меньше чем через неделю кричат «Распни!» Я бы какой-нибудь из этих дней-между сделал бы Днём Пиарщика. Как переменилось мнение людского стада! Все эти рейтинги, понятно, нужны лишь для одного — чтобы понимать, как пластично внимание общества.

— Ну, я бы вообще ратовал за уменьшение количества читателей. Это ведь великое счастье, когда ты интересен лишь немногим. Сколько нам друзей нужно — ну человек двадцать живых, тёплых. Среди них двое пьяниц. Один зануда. Пять девок, из них три — бывших. Один ученик, не всё же в Бендера играть. Много не надо — это же друзья, а не деньги. И они несут тебя мимо дома твоего врага.

Диалог LI

— У меня в глазах долго стоял Сергей Коробов, пишущий симфонию Берлиоза. При огарке свечи…

— Отчего ж при огарке-то… Впрочем, можно и при огарке. Это был сон Коробова — как его волокут на Лысую гору, etc.

— А волочёт его Любовь Полищук, значившаяся «в ролях». Очень фантастическое зрелище. Берлиоз был бы доволен.

— Да, прошло время. Раньше бы пригласили Аллу Пугачёву.

— В общем, тиятр — сильное искусство. Особенно музыкальный. Я, пожалуй, продолжу его бежать.

Диалог LII

— Иногда происходит странное: один мой приятель, преуспевающий бизнесмен от полиграфии, вдруг занялся вокалом — он пел давно, а тут стал брать уроки у дорогих учителей, потихоньку перевёл дело на компаньона, и в итоге стал петь в одном небольшом музыкальном театре на одной большой театральной площади. Пострижёт с утра купоны, а с вечера попоёт. Впрочем, я мало чему удивляюсь.

— Дивная история. Просится в книжку назидательных рассказов для юношества. Как-нибудь надо написать такую.

— Не то слово. Но одно дело — совладелец конторы по изготовлению визитных карточек, накопивший на джип, а вот другое — если бы Ходорковский запел… Он, наверное, запел бы, как Джальсомино, рухнули бы стены темницы, ну и, понятное дело, всё пошло бы на лад… Впрочем, про Джельсомино уже написали.

— Нет, мне все-таки больше нравится изготовитель визиток. В Ходорковском есть что-то парадно-неестественное. А изготовитель визиток прямо просится для морали.

— Надо посмотреть, чем дело кончится. Может, его из хора выгонят — и будет непонятно, какая из этого мораль.

— Ну, книжки для юношества не обязаны следить за биографичностью. Там бинарные оппозиции — «был-стал». Через труд и желание, естественно.

— А вот и нет. Нет более уныло-кодифицированной продукции, чем порнография — в том числе и порнографическая проза. Я довольно долго её читал, и даже писал по её поводу учёнтруд.

— А если её лабает графоман? Причем без единого задатка?