Ион. И весьма хорошо знаю; потому что с высоты своих подмосток всякий раз вижу, как они плачут, либо бросают грозные взгляды и цепенеют, сочувствуя рассказываемым событиям. Мне таки и очень нужно обращать на них внимание; потому что если оставлю их плачущими, то, получая деньги, сам буду смеяться, а когда – смеющимися, то, лишившись денег, сам запла́чу.
Сокр. Так тебе известно, что последнее из колец, которые, как я говорил, преемственно заимствуют свою силу от камня-ираклия, есть этот зритель, среднее – ты, рапсодист и комедиант, а первое – сам поэт? Бог, исходная точка силы, чрез все эти кольца, влечет души людей куда хочет, и от него, будто от того камня, тянется чрезвычайно сложная цепь хоревтов, их учителей и подучителей[407], прильнувших со стороны к кольцам, имеющим связь с музою. Притом один поэт зависит от той музы, другой – от той, и это мы называем одержимостию – довольно близко, потому что он держится. От первых же колец, то есть поэтов, идут в зависимости уже и прочие, всякий от своего, и восторгаются – один Орфеем, другой – Музеем, а бо́льшая часть бывает одержима и овладевается Омиром. К числу последних относишься и ты, как одержимый Омиром: посему, когда кто воспевает иного поэта, ты спишь и не чувствуешь в себе способности говорить, а как скоро отзывается мелос, принадлежащий твоему поэту, тотчас пробуждаешься, душа твоя прыгает, и ты готов рассказывать; потому что не искусство и знание дают тебе слова, которые говоришь, а божественный жребий и одержимость. Как кориванты живо чувствуют только тот один мелос, чрез который одержатся богом и в отношении к которому богаты движениями и словами, а о прочих не заботятся: так и ты, Ион, при воспоминании об Омире бываешь богат, а по отношению к другим – беден. Вот причина, о которой ты спрашивал меня, то есть почему касательно Омира ты обилен, а касательно прочих – нет: это потому, что ты сильный хвалитель своего поэта под влиянием не искусства, а божественного жребия.
Ион. Хорошо говоришь ты, Сократ; однако ж было бы удивительно, если б удалось тебе столь же хорошо доказать мне, что я прославляю Омира, находясь в состоянии одержимости и исступления. Вероятно, я показался бы тебе не таким, если бы ты послушал, каков обыкновенно бывает у меня рассказ об Омире.
Сокр. Мне и хочется-таки послушать, только не прежде, как ты ответишь на следующий вопрос: о чем именно в Омире ты говоришь хорошо? ведь конечно, не о всём же.
Ион. Знай, Сократ, что такого предмета у Омира нет.
Сокр. Значит, и о том, чего иногда ты не знаешь, а Омир говорит.
Ион. Да что же может быть, о чем Омир говорит и чего я не знаю?
Сокр. Да хоть об искусствах – как часто и как много рассуждает он! например, о кучерском. Если вспомню стихи, пожалуй, скажу тебе.
Ион. Нет, я скажу; у меня это в памяти.
Сокр. Так скажи мне, что́ говорит Нестор сыну своему Антилоху, когда убеждает его быть осторожным при поворотах на ипподроме в память Патрокла.
Ион.
Сам же крепко держись в колеснице красиво- плетеной,Влево легко наклонись, а коня, что под правой рукою,Криком гони и бичом, и бразды попусти совершенно;Левый же конь твой пускай подле самой меты обогнется,Так чтоб казалось, поверхность ее колесо очертилоСтупицей жаркою. Но берегись, не ударься о камень[408].Сокр. Довольно. Вот эти-то стихи, Ион, – правильно ли в них говорит Омир или нет, кто лучше разберет, врач, или кучер?
Ион. Конечно кучер.
Сокр. Потому ли, что он знает это искусство, или почему другому?
Ион. Ни почему, кроме этого.
Сокр. Каждому искусству не назначено ли богом какое-нибудь дело, которое ему может быть известно? Ведь, зная нечто чрез искусство кормчего, мы, вероятно, не узнаем того же чрез искусство врачебное.
Ион. Конечно нет.
Сокр. А что чрез врачебное, того чрез плотническое.
Ион. Конечно нет.
Сокр. То же самое и в отношении ко всем искусствам. Что познаем чрез одно, того не узнаем чрез другое. Итак, отвечай мне сперва вот на что: признаешь ли ты одно искусство отличным от другого?
Ион. Да.
Сокр. Но я называю одно отличным от другого, основываясь на том, что одно есть знание об одних предметах, другое – о других: так ли и ты?
Ион. Да.
Сокр. Ведь если бы существовало какое-нибудь знание о тех же предметах, то каким бы образом мы различали то и другое, когда из того и другого узнавали бы то же самое? Например, я знаю, что этих колец пять; знаешь и ты, как я; следовательно, знаешь об этом то же самое. И если бы я спросил тебя: из того же ли самого искусства, то есть из арифметики, оба мы узнали то же самое, или из другого? – ты, вероятно, отвечал бы, что из того же самого.
Ион. Да.
