Читаем Диалоги об Атлантиде полностью

Сокр. Но ведь и мне почти известно, чему ты учился; а что неизвестно, скажи. На моей памяти, ты учился грамоте, играть на цитре и фехтовать; флейтою же заниматься не хотел[234]. Вот что ты знаешь, если только не учился еще какому-нибудь искусству, которое ускользнуло от моего внимания. Впрочем, выходя из дома, ты, думаю, не скрылся бы от меня ни днем ни ночью.

Алк. Да я и не ходил ни к каким другим учителям, кроме этих.

Сокр. Итак, если бы Афиняне совещались о грамоте, каким бы образом правильно писать, – встал ли бы ты со своим советом?

Алк. Нет, клянусь Зевсом.

Сокр. Ну, а когда бы рассуждали об игре на лире?

Алк. Никак не встал бы.

Сокр. А о фехтованье-то, видишь, не имеют они обыкновения рассуждать в собраниях.

Алк. Конечно.

Сокр. Так о чем же бы Афинянам совещаться? уж не о домостроительстве ли?

Алк. И то нет.

Сокр. Ведь об этом-то домостроитель будет рассуждать лучше тебя.

Алк. Да.

Сокр. Ты не захочешь также участвовать, когда Афиняне вздумают совещаться и о прорицании?

Алк. Не захочу.

Сокр. Потому что прорицатель в этом отношении опять лучше тебя.

Алк. Да.

Сокр. Даже несмотря на то, малоизвестен он или знатен, красив или безобразен, благороден или неблагороден[235].

Алк. Как же иначе?

Сокр. Потому что совет-то о каждом предмете бывает, думаю, со стороны знающего, а не богатого.

Алк. Как же иначе?

Сокр. То есть когда Афиняне держат совет, каким бы образом сохранить здоровье граждан, – для них всё равно, беден советник или богат; они только ищут советника во враче.

Алк. И справедливо.

Сокр. Так о чем же должны они рассуждать, чтобы, встав в качестве советника, ты встал кстати?

Алк. О своих делах, Сократ.

Сокр. Например, о делах, относящихся к кораблестроению, то есть какие должны они строить корабли?

Алк. Но тут я не встал бы, Сократ.

Сокр. Потому что строить корабли ты, думаю, не умеешь. Эта причина или другая?

Алк. Именно эта.

Сокр.

О каких же своих делах, говоришь ты, должны они рассуждать?

Алк. О войне, о мире и о других делах общественных, Сократ.

Сокр. Не то ли разумеешь ты, что они должны совещаться, – с кем заключить мир, с кем вести войну и каким образом?

Алк. Да.

Сокр. А это – не с теми ли, с кем лучше?

Алк. Да.

Сокр. И не тогда ли, когда лучше?

Алк. Конечно.

Сокр. И столько времени, сколько выгоднее?

Алк. Да.

Сокр. Но если бы Афиняне совещались, с кем надобно схватываться, а с кем препираться[236] и каким образом; то ты ли лучше бы посоветовал, или гимнастик?

Алк. Конечно гимнастик.

Сокр. И ты можешь сказать, на что смотря, гимнастик посоветовал бы, с кем схватываться, с кем нет, когда схватываться и каким образом? Говорю так: с тем ли надобно схватываться, с кем лучше, или нет?

Алк. С тем.

Сокр. И столько, сколько выгоднее?

Алк. Столько.

Сокр. И тогда, когда выгоднее?

Алк. Конечно.

Сокр. А кто и поет, тот должен ли иногда сопровождать пение цитрою и мерным движением?

Алк. Конечно, должен.

Сокр. И не тогда ли, когда лучше?

Алк. Да.

Сокр. И не столько ли, сколько лучше?

Алк. Полагаю.

Сокр. Что ж? Признав лучшее в том и в другом, то есть и в сопровождении песни цитрою, и в борьбе, что именно назовешь ты лучшим в игре на цитре? Вот в борьбе лучшее, говорю я, есть то, что бывает гимнастически; а там что будет оно, по твоему мнению?

Алк. Не понимаю[237].

Сокр. Но попытайся подражать мне. Я уже, кажется, отвечал, что то состоит в совершенной правильности; а правильность, без сомнения, есть сообразность с искусством. Не так ли?

Алк. Так.

Сокр. Искусство же тут не гимнастика ли?

Алк.

Чему же быть иному?

Сокр. Так вот я и сказал, что в борьбе лучшее – гимнастика.

Алк. Да, сказал.

Сокр. И ведь хорошо?

Алк. Кажется.

Сокр. Ну, теперь скажи и ты, – ведь и тебе нужно говорить хорошо, – скажи сперва, к какому искусству относится игра на цитре, пение и мерное движение. Как вообще называется это искусство? Неужели еще не можешь отвечать?

Алк. Да, не могу.

Сокр. Но попытайся так: кто те богини, чье это искусство?

Алк. Ты разумеешь муз, Сократ?

Сокр. Конечно. Смотри же, как, по их имени, называется это искусство?

Алк. Мне кажется, ты говоришь о музыке?

Сокр. Точно так. Что же в отношении к ней бывает правильно? Там, в отношении к искусству гимнастическому я уже назвал тебе правильное: а здесь что назовешь ты таким? здесь как бывает?

Алк. Мне кажется, музыкально.

Сокр. Ты хорошо говоришь. Теперь возьми лучшее в войне и в сохранении мира: как ты назовешь это лучшее? Там, говоря о каждом деле, ты признал лучшим – в одном музыкальность, в другом гимнастичность: постарайся и здесь указать на лучшее[238].

Алк. Но не так-то могу.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивная классика

Кукушата Мидвича
Кукушата Мидвича

Действие романа происходит в маленькой британской деревушке под названием Мидвич. Это был самый обычный поселок, каких сотни и тысячи, там веками не происходило ровным счетом ничего, но однажды все изменилось. После того, как один осенний день странным образом выпал из жизни Мидвича (все находившиеся в деревне и поблизости от нее этот день просто проспали), все женщины, способные иметь детей, оказались беременными. Появившиеся на свет дети поначалу вроде бы ничем не отличались от обычных, кроме золотых глаз, однако вскоре выяснилось, что они, во-первых, развиваются примерно вдвое быстрее, чем положено, а во-вторых, являются очень сильными телепатами и способны в буквальном смысле управлять действиями других людей. Теперь людям надо было выяснить, кто это такие, каковы их цели и что нужно предпринять в связи со всем этим…© Nog

Джон Уиндем

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-философская фантастика

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе
100 легенд рока. Живой звук в каждой фразе

На споры о ценности и вредоносности рока было израсходовано не меньше типографской краски, чем ушло грима на все турне Kiss. Но как спорить о музыкальной стихии, которая избегает определений и застывших форм? Описанные в книге 100 имен и сюжетов из истории рока позволяют оценить мятежную силу музыки, над которой не властно время. Под одной обложкой и непререкаемые авторитеты уровня Элвиса Пресли, The Beatles, Led Zeppelin и Pink Floyd, и «теневые» классики, среди которых творцы гаражной психоделии The 13th Floor Elevators, культовый кантри-рокер Грэм Парсонс, признанные спустя десятилетия Big Star. В 100 историях безумств, знаковых событий и творческих прозрений — весь путь революционной музыкальной формы от наивного раннего рок-н-ролла до концептуальности прога, тяжелой поступи хард-рока, авангардных экспериментов панкподполья. Полезное дополнение — рекомендованный к каждой главе классический альбом.…

Игорь Цалер

Биографии и Мемуары / Музыка / Прочее / Документальное
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019
Искусство кройки и житья. История искусства в газете, 1994–2019

Что будет, если академический искусствовед в начале 1990‐х годов волей судьбы попадет на фабрику новостей? Собранные в этой книге статьи известного художественного критика и доцента Европейского университета в Санкт-Петербурге Киры Долининой печатались газетой и журналами Издательского дома «Коммерсантъ» с 1993‐го по 2020 год. Казалось бы, рожденные информационными поводами эти тексты должны были исчезать вместе с ними, но по прошествии времени они собрались в своего рода миниучебник по истории искусства, где все великие на месте и о них не только сказано все самое важное, но и простым языком объяснены серьезные искусствоведческие проблемы. Спектр героев обширен – от Рембрандта до Дега, от Мане до Кабакова, от Умберто Эко до Мамышева-Монро, от Ахматовой до Бродского. Все это собралось в некую, следуя определению великого историка Карло Гинзбурга, «микроисторию» искусства, с которой переплелись история музеев, уличное искусство, женщины-художники, всеми забытые маргиналы и, конечно, некрологи.

Кира Владимировна Долинина , Кира Долинина

Искусство и Дизайн / Прочее / Культура и искусство