Диалоги. Практика латинского языка

Мальчик. Разве не видишь, что поле высохло из-за гибели виллы? В противном случае оно хлебородное. «Зимней пылью, весенней грязью, при большом хлебе, Камилл, ты будешь косить (жать)» [125].

Филиппус. Пожалуйста, спой, несколько стихов, как обычно.

Мизиппус. Хорошо.

Счастлив тот душой и подобен самим богам,

Кого побуждает не блистающая ложным пурпуром слава,

Не ложные радости пышной роскоши.

Но (кто) позволяет, чтобы шли безмолвные дни, и с бедным убранством

Переносит тихое безмолвие честной жизни.

Филиппус. Стихи очень изящные и очень серьезные. Чьи они?

Мизиппус. Не знаешь?

Филиппус. Нет.

Мизиппус. Анджело Полициано [126].

Филиппус. Я думал, что они более древние, и они имеют античную прелесть.

Подозреваю, что мы заблудились. Эй, добрый человек, как доехать до Булони?

Крестьянин. Вы отклонились. Поверните ваших меринов на перекресток двух дорог и держите путь, который приведет к реке, он вам не позволит ошибиться, он прямой и простой до старого дуба, затем быстро устремляйтесь в эту сторону.

Мизиппус. Благодарим.

Крестьянин. Пусть вас ведет Бог.

Мизиппус. Я предпочел бы бежать, чем сильно трястись на этой лошади.

Филиппус. Тем с большей жадностью будешь есть.

Мизиппус. Напротив, я не могу есть утомленный, разбитый всем телом. Я скорее бы старался разузнать о постели, чем о столе.

Филиппус. Сядь, сжав колени, не раздвигая их, меньше почувствуешь напряжение.

Мизиппус. Это женщинам свойственно, и я сделал бы [так], если бы не опасался насмешек и гримас прохожих.

Мальчик. Задержись немного, Филипп, пока этот кузнец не обует твоего астурийца, у него сбито правое копыто.

Мизиппус. Нам даже лучше задержаться здесь, чтобы ночевать под открытым небом, если постоялый двор будет закрыт.

Филиппус. Что же дальше? В открытом мире, разве это не предпочтительнее, чем в закрытом? Неприятнее было бы, что голодные.

X. Письмо

Манрикус, Мендоза [127] (Учитель, Мальчик – написано от руки)

Манрикус. Ты был сегодня на выступлении того [магистра] о пользе письма?

Мендоза. Где?

Манрикус. В школе Антонио Небрихи [128].

Мендоза. Нет. А ты расскажи, если что-то сохранилось в памяти.

Манрикус. Что я могу рассказать? Он сказал так много, что почти все изгладилось из памяти.

Мендоза. Стало быть, с тобой случилось то, что говорит Квинтилиан о сосудах с узким горлышком: они низвергают большое количество вливаемой жидкости, [а] если вливать понемногу, принимают [129]. Но ты вообще ничего не удержал в памяти?

Манрикус. Почти ничего.

Мендоза. Ну хоть сколько-нибудь.

Манрикус. Очень мало.

Мендоза. Вот это самое малое и сообщи мне.

Манрикус. Прежде всего, он говорил: сколь удивительно, что столь немногими буквами можно охватывать такое большое разнообразие человеческих голосов. Затем [говорил он], благодаря буквам друзья, отсутствуя, могут говорить между собой. Он добавил, что ничего не увидеть более удивительного на недавно открытых нашими правителями тех островах, откуда поставляется золото, чем то, что люди на таком большом расстоянии между регионами могут сообщать друг другу свои мысли, послав какую-либо записку, испещренную черными знаками [на ней]. [Его] спрашивали, умеет ли бумага говорить. Он сказал [об этом] и многом другом, что я забыл.

Мендоза. Как долго он говорил?

Манрикус. Два часа.

Мендоза. Из такого длинного выступления ты доверил памяти столь мало?

Манрикус. Действительно, доверил памяти, но она не захотела сохранить.

Мендоза. Поистине, ты имеешь бочку Данаид [130].

Манрикус. Напротив, я поглотил ситом, а не бочкой.

Мендоза. Призовем кого-нибудь, кто вернет твоей памяти то, что тот сказал.

Манрикус. Впрочем, подожди, ведь я стараюсь путем размышления найти кое-что другое и нахожу.

Мендоза. Говори, наконец. Почему не записывал пером?

Манрикус. Не было под рукой.

Мендоза. Даже записной книжки [не было]?

Манрикус. Даже записной книжки.

Мендоза. Опиши это, в конце концов.

Манрикус. Уже исчезло [то, что вспомнил]. Ты спугнул мысль, перебив столь досадно.

Мендоза. Как? Так скоро?

Манрикус. Вспомнил. Он [магистр] утверждал, [опираясь] на авторитет неизвестного мне писателя, что нет ничего более выгодного для большой эрудиции, чем хорошо и быстро писать.

Мендоза. Кто автор?

Манрикус. Имя я часто слышал, но из памяти оно ускользнуло.

Мендоза. Как и другие вещи. Но этому предписанию [хорошо писать] не следует множество (vulgus) [131] нашей знати, которая считает для себя прекрасным и достойным не уметь писать буквы; [пишет], так сказать, как курица лапой, и если заранее тебе не напомнить, чья рука, ты никогда не угадаешь.

Манрикус. И по этой причине ты видишь, сколь необразованы люди, сколь безрассудны и с извращенными мнениями.

Мендоза. Каким образом они, если благородны – vulgus [народ, множество]? Разве это не отличает их друг от друга?

Манрикус. Vulgus отличается не одеждами и владениями, но жизнью и честным суждением о делах.

Мендоза. Стало быть, ты хочешь, чтобы мы охраняли себя от того вульгарного невежества? Займемся этим упражнением.