Диалоги у картин

как я, вдали столичных сует,

заметил неба широту

и бесконечность малых судеб

из полусотни на версту,

где мудрость — без томов изданий,

ни просьб, ни страха, ни вражды

из-за отсутствия воды

в скорлупах уникальных зданий,

что сами, кое-как стоят,

но, храмов свет боготворят.

194 Грани

Зачем ему своя планета!

Он предан царственным лучам,

где кисть гранит пространство света

до длани, поднятой к очам…

и, ослепительные, мы,

вдруг, отделяемся от тьмы.

195 Ищите свет

В лучах желанного обмана,

как Вифлеемская звезда,

пространство без второго плана,

как жизнь, что набело всегда,

и вечный грешникам Завет

— Ищите… Свет…

196 Милосердие

Кто придумал нам

осени множить печаль

кабалой невозвратности старого века,

где слагали высокие гимны поэты

о руке, что едва поднимала вуаль…

для касания губ и улыбки награды

одолевшему прихоти первого чувства

или… пеплах,

назначенной миру баллады

от её понимания меры искусства…

Что нам призраки тех

и княжон, и смолянок

среди нынешних драм котировок валют,

но вдоль парковых троп

и скамей деревянных

они, к нам, как всегда, милосердно идут.

197 Парковое

Лишь здесь излом тысячелетий

сует и мрамора богов

смиренно ожидать готов

приливы новых междометий

для первой чувственности слов,

где долог поиск совершенства

небесной благости семьи

иль одиночества блаженства…

Свободен ты или влюблён,

под сводом этих мудрых крон,

всё замыкается участно

прикосновением добра:

к бумаге — вечного пера

иль кисти к линии пространства,

где весел ты или угрюм

в перипетиях прошлых дум.

198 Вера

В холстах его прозрачных аллегорий

мне слышатся влюблённою тоской

мелодии исчезнувших подворий

и краски, напоённые лозой.

Рождение, как орден приората,

но Верой награждают не вожди,

а кровь сардарапатского солдата

и сердце, защемившее в груди.

199 Вино и хлеб

В краю ликующего лета

без исторических затей

он пишет вечный диптих цвета

и мира жаждущих людей,

где бесконечна щедрость неба

всем лирам праведным, пока,

для наших душ, вина и хлеба

не прерывается строка.

200 Кавказское

Неэвклидовые пространства,

самоцветнейшая земля

и божественное убранство,

и возделанные поля

из палитровой смеси сказок

о негаснущей доброте

благодатнейших солнц Кавказа

у художника на холсте.

201 «Солнечный день»

Калейдоскопные вращенья

осколков лета зеркалам

и чудо кисти во спасенье

мятежной прелести сердцам,

что вечно требуют отваги,

как жажды поводов людских

не возвращаться в передряги

каменоломен городских.

202 Капельки Востока

Таланты стынут без истока,

где он, стремительной рукой,

в глаза по капельке Востока

добавил Женщине земной

и… мы… стоим заворожённо,

отринув залы галерей,

пока виньетки Салиджона

в полёты брошены с ветвей.

203 Коронация

В краю печалей минаретных

проста прозрачнейшая суть

искусства линией сверкнуть

чреде молителей портретных.

Пусть удаляется Она,

не удостоив кисти взглядом,

икона ценится окладом,

но, бриллиант — на времена,

которым нету исчислений

и, на пороге у небес, скажу,

что Маматкулов — Гений

в короновании принцесс.

204 Древо плача

У солнц в небесном абажуре,

у ночи каменных времён,

на грани молний и лазури,

наш век терзаться обречён…

И редко выпадет удача

бежать напраслины сует,

чтоб, прикоснувшись Древу Плача,

молить о паузе брегет.

205 Равновесие

Где далью — чистая река,

по заболоченному следу

взошла туманность Андромеды

и прилегла на облака.

Там, в островах секретной топи,

спокойно крыши шалашей

внимают шорохам зверей,

чуть сохранившихся Европе…

Там ястреб гордые крыла

стремит до выси золочёной,

чтобы над жертвой обречённой

сверкнула молнией стрела.

Всё дышит жизнью роковою

и кисти тихим мастерством,

что равновесит каждый дом

лишь пробудившимся покоем,

где, как живое, полотно

мироточить обречено.

206 Мастер

Светила — нет, где кисть и лира

волшебный не плетут покров,

где не смолкают гимны мира

пред торжеством его миров,

где мы — лишь света отраженье,

где мы — лишь тьмы бездонных душ

и безнадежное движенье,

и безотрадной веры глушь…

А, мы, наивные познаньем

времён начала и конца,

порочим самолюбованьем

дыханье чистое Творца

и, в жажде пены обретенья,

в иезуитнейшей мольбе,

рабы, плодим стихотворенья

на… эпитафии себе

о волновой природе света

и прочих вывертов хламьё,

а, Мастер, щедро дарит Лето

и Солнце… каждому… своё.

207 К Элине

Всепониманье красоты

ничтожит тысячи пророчеств –

лишь одиночество мечты

нас оградит от одиночеств

и темноты вселенских стуж,

где мир — лишь путь

заблудших душ.

208 «Экклезиаст»

Здесь — не пейзаж воображённый,

а долгий взгляд на пик пути,

которым предстоит пройти

остаток лет, определённый

строкой, которою успел,

за грудами насущных дел,

судьбу оставить благосклонной.

Причалы, тропы, адреса,

как жизни скудной, полоса

за полосою, обнажаясь,

хребтам всё реже открываясь,

глушили лиры голоса

привычкой щедро и прилежно

всем музам свечи запалить

и, наблюдая шторм прибрежно,

волнам — акафист сочинить.

Пусть, с Эверестова суда

таланту кажутся смешными

преодолённые пустыни

и люто-тёмные снега!

Но, верной, следует признать

конечность всякого подъёма

ценой любви, детей и дома,