Диалоги у картин

и тайны самой нежной муки

за сумасшествие признать

необходимыми разлуки

для наслажденья к ней писать

и, знать, что строк, наверняка,

коснётся тонкая рука.

266 Прикосновения

Открой тетради белизну,

где иероглиф совершенства,

Так бог творит себе жену,

оберегая и храня

её домашнего огня

и материнство, и блаженство…

Так волны, в линиях простых,

созвучны прелести гармоний,

что поклонюсь без церемоний

вселенской праведности их.

А, он, едва ли, десять раз,

коснулся кисточкою нас.

267 Ирреальное

Умозрительность шока

ирреальность сметает,

принесли издалёка

то, чего не бывает,

на зеркальном паркете

незамеченный день,

исчезает в рассвете,

как портьеры сирень.

Словно ветер с волною

из проёма стены

наполняют судьбою

неслучайные сны,

будто богослуженьем

вековая река

нас зовёт, погруженьем,

отменить берега.

Жаль, что этой планеты

никуда не уйти

и такие рассветы

наяву не найти,

утешаемся горем,

обретаем порог,

где меж сердцем и морем

целый мир одинок.

268 Маленькое сердце

Зачем терзать себя в мечте

о театральном восхищеньи,

где танца лёгкой высоте

так много жертвуют терпенья,

где это маленькое сердце

фатальным выбором судьи

смыкает крошечные дверцы

едва означенной груди

во имя сцены без сюжета,

лишь увертюра и финал,

в котором не ликует зал

девчонке из кордебалета…

В принцессы, каждой, не дано…

Она взмолит веретено

и бросит первою цветы

в пуантов серые бинты,

прощенья выпросит у мамы

и возвратится в мир земной,

где обещается покой

ценой иной, не детской, драмы…

Душе оставив тонкий лёд,

минует то̀лпы простодушно,

пока естественно воздушны

осанка, руки и полёт…

Но, здесь, ещё ликуют хоры,

ещё распахнуты крыла,

как будто юность Терпсихоры

для кисти мерою была.

269 Чудо

Привычно солнце обнажает

переплетение ветвей

и воды тёплые качает,

как люльки сонные детей…

И, в чём же, тихой кисти сила

и назидания итог,

где, людям, магию светила

полжизни посылает рок,

но… только, перед полотном

мы, это, чудом признаём.

270 «Скаген-Бич»

Напрасно критик возмущался

манерам живописных школ,

когда, у моря, рисовался

сухим до снежности подол!

Сюжет придуманного лета –

лишь раз годится на клише,

реальность женского портрета

её не надобна душе

и, тем вернее, мужа взгляд:

светлейшей нежности волной

художник выписал наряд

своей супруги молодой…

Потом придут кубисты, сюрры,

и корчеватели красы

парящей ангельской натуры

на глади пляжной полосы.

271 Элегия

Мне странен замысел творца –

подушки пёстрый аналой,

и образ девы молодой,

случайной мрамору дворца.

Уж век, как приучают нас

платить за прелестей показ

и бледным лицам предпочесть

загаров выверенных смесь,

что многим в светлом полотне

желанной кажется вполне.

Зачем, метровые холсты

нам полнят стены галерей

чередованием идей,

из пустоты и наготы!

Когда не удаётся лето,

его дописывают в фон,

но, тщетна классика колонн,

где нет элегии портрета.

272 Облачное

Мир бесконечен вдохновенья –

высокой россыпью щедрот

нам облака из Возрождения

доплыли северных широт

писать в небесные чертоги

земной палитры колдовство…

Так, верно, небо пенят боги,

похитив кисти у него.

273 «Крейцерова соната»

И что есть ревность, кроме веры

в богоназначенность свою,

когда, у вопля на краю,

супруга, в образе Мегеры,

терзает преданность мою

или моё ничтожит эго,

в котором, пусть и нет любви,

но пеплы бешеной крови

черны под девственностью снега

непогрешимости семьи,

и благочинья аналоя,

где тел приемлемый союз

или неволя брачных уз,

как наказанье вековое.

Нам, вряд ли, много есть сонат,

что схимы плотские твердят

за диких нравов обнаженьем,

когда больным воображеньем

убийства точится булат.

274 Чудь белая

Ни забыть, ни пройти

не проложенный путь,

неподвижно грустит

эта белая чудь,

где прозрачная высь

наливает ручей

в берега, что сошлись

в силуэты зверей.

Здесь, безмолвным ночам –

одинока струна,

здесь, чистейшим снегам

прикоснулась весна

и теплеет парок

над водою живой,

будто тешится Бог

пирамидами хвой.

Эту нежность возьми

в продолжение лет,

на пространства любви

опрокидывать свет,

где устали леса

нам печалиться в снах,

как бывает краса

тяжела на ветвях.

275 Тоска по красоте

Ему царить природой окон

венецианского стекла,

когда в безмолвии глубоком

зима на время прилегла

искусством написать красиво

в снегах вечерних городки,

где пешеходы-бурлаки

так странно тихи и счастливы,

что фонари теплы разливом

и дворник… запил… от тоски.

276 Приглашение в Юту

Не говорите — террасы, беседка,

доброго пса терпеливый укор…

Вижу священную частную клетку,

и обделённых друзьями сестёр,

где через сорок седеющих лет

только собака для тихих бесед.

Вот, потому, он оставил эстетство,

кинул войну этажей и траншей

и написал изумительным детство

фермерской Юты своих малышей

там, где другая планета совсем

пишет сюжеты семейных поэм.

277 Звёздное

Пусть позади и боль, и пепел…

Важнее утешений слов,

что уцелевший парус светел,

как бездны маленьких костров,

которым верное родство

с лучами сердца твоего.

278 Вавилонская трава

Ощущение глуши,

разметавшегося лета,

вавилонская трава,

у нехоженой версты,

поглощение души

переполненностью цвета,

паутинок кружева