Диана

Жизнь действительно сложна – его родной младший брат, невольно участвовавший во всей этой истории, продолжал во всём помогать ей, поддерживал её во всём, старался восстановить их союз… и, в конце концов, сам влюбился в неё и предложил ей руку и сердце. Она отвергла его предложение. Она знала, как он любит своего брата, и думала, что он хочет загладить, взять на себя его вину. Но младший брат проявил невиданное, каменное терпение и упорство и заставил её поверить в свою любовь. Его ухаживание за ней продолжалось семь лет, и, наконец, они поженились, потом у них родился замечательный сын. За это время все они смирились с этой драматической семейной путаницей, смирились друг с другом, и сейчас у них прекрасные отношения. Только папик не может забыть свою вину перед ней и любит её по-прежнему. Но сейчас у неё есть и сын, и любящий и любимый муж – его родной брат. Своего племянника папик любит, как родного сына, заботится о нём, и как может помогает его становлению. И вся их семья, все они четверо, счастливы. Рассказывая, дядя быстро трезвел, а под конец ещё раз попросил прощения и призвал её помнить его горький опыт. Он как-то обмяк и превратился в настоящего старика. Он отечески поцеловал её в лоб, выразил надежду на Никино молчание и понимание, и попросил прекратить их встречи раз и навсегда. Он не забыл вызвать такси, проводил, усадил её и махал рукой, пока не скрылся из виду.

Так в одно мгновение рушится жизнь. Ника видела. как я поражён её рассказом, но мне удалось убедить её, что я просто продрог и пьян. Я проводил её домой, забился в ещё более грязный и мокрый угол где-то за мусоркой нашего двора, и только здесь ощутил, что весь дрожу отвратительной нервной дрожью. И про себя повторял снова и снова: Так-так-так! Значит,… А может…

Значит, дядя Коля с Никой всё-таки не трахаются…

Значит, отцом моего умершего во младенчестве брата был дядя Коля…

Значит, дядя Коля никогда не был женат…

Значит, моя МАМА разводила колени перед ними обоими…Не могу…

Значит, дядя Коля до сих пор любит МАМУ, любит как мужчина…

Значит, ОТЕЦ знает это и терпит сколько уже лет…

Значит, они трое всё знают и таят это интимное "всё" от меня…

Значит, недаром на могилке младенца указаны только его имя и фамилия, а отчества нет (я это подметил давно, но думал, что это из-за малого возраста)…

Значит, МАМА испытывает вечное чувство вины потому, что она стоит в центре всей этой драмы…

Значит, МАМА стала ездить на могилку одна, чтобы облегчить им жизнь…

А может, Ника соврала, и они с папиком трахаются? И поэтому он так перепугался?

И вообще, почему она не допускает меня? Боится, что это её разоблачит?

А может, я не случайно года два назад застал МАМУ у дяди Коли? ОТЕЦ был тогда в командировке, это я точно помню…

А может, мне надо спросить: а чей же я сын?…

Мои душераздирающие, панические вопросы и догадки закончились, как мне показалось, нелепым позором: неожиданно я неудержимо захотел есть. Не прекращалась только сильная нервная дрожь по всему телу. Голод, обуявший меня, был так внезапен и неуёмен, что я бегом бросился домой. И когда МАМА, обрадованная и тем, что я, наконец, пришёл, и моим волчьим аппетитом, нежно улыбалась мне, подкладывая всё новые и новые куски, я не отрывал от неё глаз и переживал всю её жизнь: все боли, сомнения, мучения, колебания, лишения. Она спросила, что это со мной, почему я весь трясусь? Ну, что я мог ответить? В общем, в конце концов я разревелся, как девчонка. Ничего невозможно было ей объяснить. Дёргаясь и икая, вытирая слёзы и улыбаясь сквозь них, я обнял её, поцеловал и сказал:

– Это всё то, – помнишь? Ты сама сказала, что это пройдёт, не беспокойся.

А она, не выпуская меня из своих нежных рук, прошептала мне на ухо:

– Да, да – это возрастное. Это бывает со всеми мальчиками. Ты потерпи пока, не будем обращаться к врачам, ладно? Я ведь сама врач. Я знаю, ты сильный, ты весь в ОТЦА, ты преодолеешь, выдержишь. Так ведь?

Я кивнул, прижал её руки к своему мокрому лицу и ушёл в свою комнату.

И там, у себя, в моей голове вновь бешено завертелись все эти "Значит…", "А может…", "Почему?", "Не могу себе представить…". Это не была бессонница, это был настоящий бред с глубокими ямами сна. Но даже во время сна всё тело моё била эта проклятая нервная дрожь. И всё время то медленно, то с головокружительной скоростью сменялись сияющие любовью глаза Ники, похотливые, жаждущие глаза дяди, обращённые к её нагому телу, объятия тел дяди и МАМЫ, любовные ласки ОТЦА и МАМЫ, запах свежих яблок от светящихся в темноте грудей Ники… Всё это снова и снова проплывало передо мной, словно я всю ночь напролёт стоял перед магической каруселью и не в силах был от неё оторваться.

Утром я забастовал против трясучки: заставил себя встать раньше, вышел на пробежку под холодной хмарью и заставил себя улыбнуться родителям, как ни в чём не бывало. Но внутри было отчаянно тяжко. Плохо то, что они всё видели, только виду не подавали. Я был им благодарен.