Дьявол на воде

– Брось, ты не можешь постоянно сидеть в одиночестве. Тебе нужно учиться жить заново, – я на мгновение запнулся, стараясь тщательно подобрать слова, чтобы не обидеть Тома, – и не обращать внимания на злые языки.

Мне показалось, будто на мгновение Том воспрял духом и уныние на его лице сменилось надеждой, но спустя несколько секунд он сокрушенно качнул головой и посмотрел на меня враждебным взглядом.

– Нет-нет, лучше не пойдем, – Том задышал чаще и яростно сжал кулаки, – да как ты не понимаешь, это невыносимо тяжело! Как я могу не замечать язвительный шепот, усмешки, жалостливые взгляды, то, как они смотрят на меня, словно я побитое животное, а их лица при этом корчатся, и они, сами не понимая, какую ужасную боль причиняют мне, отворачиваются и сторонятся! – на одном дыхании затравленно прокричал Том, и его лицо исказилось нестерпимой болью и безысходностью оттого, что он не в силах что-то изменить. – Нет, ты не понимаешь, и никто не поймет, – разочарованно произнес он, не сводя с меня пристального взгляда.

Я оторопело смотрел на Тома. Если честно, не ожидал такой реакции. Хотя он прав, действительно, нужно побыть в его шкуре хотя бы час, чтобы это понять.

– Том, прости, я необдуманно сболтнул. Хотел как лучше, – с глубоким чувством раскаяния произнес я, взволнованно потерев лоб рукой.

– Никто не знает, что я чувствую, – он возбужденно приложил руку к груди. – Ник, здесь столько всего скопилось: ноет, болит, жжет и ужасно мучает меня. Ты не знаешь… ничего… – запинаясь, проговорил Том, устремив на меня воспаленные глаза, наполненные отчаянием. – Она думала, что меня сожрет акула, а я выжил! – затравленно прокричал Том, пошатнулся и с силой ударил по шахматной доске: фигуры вмиг разлетелись в разные стороны и приземлились на теплый песок. – Что я сделал не так? Я любил ее больше себя. – Он схватился руками за голову и, сотрясаясь нервной дрожью, кинулся в бунгало.

Я в оцепенении смотрел вслед убегающему Тому. Вмиг мной овладели дикая жалость и сострадание, к которым примешивалось чувство собственной беспомощности. Какое-то время я стоял на месте, приводя мысли в порядок и давая возможность успокоиться ему. Поднимая раскиданные фигуры с песка, я задумался о том, что он выжил, но ощущает ли себя живым? Жить словно загнанный зверь, прячась от людских глаз, каждый день искать убежище в заброшенном бунгало и спасаться от мрачных воспоминаний, закапываясь с головой в игру. Жизнь ли это?

Собрав все фигуры и закрыв шахматную доску, я посмотрел на старое, полуразвалившееся бунгало: даже снаружи было видно, что оно совсем не пригодно для жилья. Проваливаясь ногами в песок, я поспешил к Тому. Дверь была приоткрыта, и я бесшумно вошел, но, сделав несколько шагов, остановился. Внутри оказалось темно и сыро, лишь старый фонарь на стене немного освещал комнату. Спустя несколько секунд глаза начали привыкать к тусклому свету, и я попытался разглядеть помещение. На прогнившем полу валялись пустые бутылки, пачка из-под чипсов, а на подоконнике пылилась кружка с недопитым кофе. В углу стояло сломанное кресло-качалка, а рядом, возле зашторенного окна, висела на гвозде старая рубашка Тома. Под ней лежали аккуратно сложенные доски серферов и гидрокостюмы. Обычная берлога холостяка.

– Зачем ты пришел? – послышался приглушенный голос Тома. Я обернулся и увидел его, забившегося в угол в нескольких шагах от входа. – Оставь меня, Ник. Зачем я тебе?

– Не дури, Том. Я друг, а не враг. Поверь, я всего лишь хотел помочь, но только после твоего рассказа понял, насколько это невозможно. Приятель, я чувствую себя беспомощным, но очень хочу поддержать тебя.

– Знаешь, Ник, я никогда и никому не говорил того, что сказал тебе. Невыносимо больно вспоминать… но только поначалу, а после, когда боль утихнет, становится легче оттого, что с кем-то поделился.

– Так расскажи обо всем, что мучает, не держи в себе. Я выслушаю, и тебе станет еще легче, – в темноте проговорил я.

Том не ответил, одним быстрым рывком он поднялся с места и подошел к зашторенному окну, повернувшись ко мне спиной. Его руки были подняты вверх и упирались в металлическую решетку, а сам он стоял ровно и неподвижно, словно темная статуя.

– Нет, на сегодня достаточно. Я не могу. Лучше уходи, Ник. Мне нужно побыть одному, – понизив голос до шепота, ответил Том.

Я согласился, понимая, как нелегко впервые открываться кому-то, тем более у Тома тяжелая душевная травма.

– Хорошо, – прошептал я, рассматривая силуэт Тома в темноте, и уже собирался уходить, как вдруг мной овладело непонятное чувство дежавю. Я взволнованно обернулся и с жадностью еще раз всмотрелся в силуэт: высокий, мужественный, поджарый, без малейшего намека на изъян, гордый и загадочный…